«Враждебный мир» опять воспользовался ее слабостью. Она ослабила контроль, и вот уже напротив дома дрейфует, неизвестно откуда взявшийся, катерок того парня, что любит фрейерверки. Его единственный пассажир держит в руках ружье с оптическим прицелом и, по всей видимости, с глушителем, ведь никто не слышал выстрела. Он стрелял ей в голову, но набежавшая волна помешала выполнить задуманное. — Ложись! — приказала Марку Аида и бросилась на пол. Ее рука по привычке выудила из сумки пистолет. Ее смущало расстояние. Она понятия не имела о дальнобойности «Макарова», а до катера было метров тридцать. Зато имелись два явных преимущества: ей не мешали волны и она находилась сверху.
За этими мыслями, промелькнувшими в ее голове в долю секунды, она совсем выпустила из виду Майринга. Вместо того чтобы последовать примеру девушки, он, наоборот встал во весь рост, перегнулся через перила балкона и закричал:
— Не стреляйте! Не смейте…
Фразы Марк не закончил. Пуля ударила ему в грудь, и он отлетел к стене.
Больше медлить было нельзя, если она хотела победить в этой дуэли. Аида вскочила на ноги, крепко сжав обеими руками пистолет и произвела два выстрела.
Человек на катере пошатнулся, выпустил ружье и повалился за борт. В тот же миг катер рванул с места.
Как-то сразу стемнело. Она втащила Марка в комнату, прихватив его за подмышки.
В спальне горели свечи. Много свечей. Соня сидела на корточках, вжавшись в угол.
— Я не хотела этого! — начала оправдываться она. — Меня заставили! Они сказали, что убьют мою маму! Это люди Борзого. Они шутить не любят…
Белая рубаха Марка намокла на груди.
— Оставь меня, — прошептал он запекшимися губами.
Аида подложила подушку ему под голову.
— Ты жива, сестренка… — из последних сил улыбнулся ей Майринг.
Она погладила его по щеке и не удержалась от слез.
— Не плачь… Наверно, так надо… Ведь мы…
— Что? — не расслышала Аида и наклонилась к нему.
Но Марк уже умолк навсегда.
— Они сказали, что убьют маму, — пропищала Софья.
— Закрой ему глаза! — попросила Аида.
Женщину трясло, слышно было, как стучат зубы. Пот крупными каплями выступил на лбу.
— Иди и закрой Марку глаза! — повторила Аида и взвела курок.
Ночью полил дождь. Она сидела на полу в своей комнате, не включая свет. В глуши, в темноте огромной квартиры Аида смиренно ждала, когда придут за ней. Люди Борзого или милиционеры — все равно. Она откроет любому. И не станет сопротивляться. Пусть делают с ней, что хотят. Ей на днях исполнится двадцать два года. Всего только двадцать два. А трупов на совести куда больше. С каждым трупом следует прибавить по три года жизни. Вот такая она древняя старуха!
«Мое лицо в безобразных морщинах. Кожа дряблая и сухая. Глаза водянистые, почти белые, в красных прожилках. Нижняя губа слюняво отвисла. А руки разбиты подагрой. Я сама себе надоела. Сколько можно жить, прикрываясь маской двадцатидвухлетней девицы?»
Желтая панельная девятиэтажка. Гаражи. Пустая детская площадка. Телефон-автомат.
Ей ответил приятный женский голос, уже не молодой.
— А Саши нет дома. А это Настенька?
— Да.
— Ты так редко звонишь в последнее время, что я даже не узнала твой голос. Поссорились, что ли?
— Немного. Вот решила помириться.
— Наверно, нагрубил, да? Ой, характер у него, тот еще! Весь в отца! И ведь первый никогда не попросит прощения. Намучаешься ты с ним, Настюша! Ой, намучаешься!
— Ничего, — в этом месте по правилам хорошего тона следовало бы назвать маму дружка по имени, отчеству, но Аида обошлась паузой. — Я — тоже не сахарная. В последней нашей ссоре сама виновата. Он сегодня работает?
— Нет. — Теперь она сделала паузу. — Ой, он просил никому не говорить, где будет. А сегодня, как назло, все какие-то мужики названивают, ищут Сашку. У меня даже предчувствия нехорошие. Может, натворил что?
— Я не знаю.
— Да, откуда же тебе знать, раз вы в последнее время с ним не встречались! Ладно, скажу, так и быть! Пусть потом ругается! Сашка с утра в гараже заперся, с отцовским драндулетом возится. Да ты знаешь! Развалюху эту давно пора было в металлолом сдать, а ему все жалко! Так вот, там ты его точно найдешь.
— А номер гаража?
— Да ты ведь миллион раз там бывала, Настена!
— Гаражи — они все такие одинаковые. Я постоянно путаю.
— Двадцать первый. И вот еще что. Он ведь так просто не отопрет! Таким боязливым сделался! Ты постучи три раза: один длинный, два коротких. Это у нас теперь условный знак. И передай, что скоро обед. И сама тоже приходи…