— Мне это не приходило в голову, — ответил Минц, непроизвольно любуясь чертами милого лица незнакомки.
— Я имею намерение вас официально предупредить, что в 1872 году в деревне Реберсдорф в герцогстве Ангальт-Нербст некая русалка по имени Маргарита выиграла процесс о поддержании незаконных детей у местного пастора Шлага. По двести талеров в год на ребенка.
— Это справедливо… Кстати, а сколько это будет в рублях?
— Послушайте, сумасшедший старик! Неужели ваш друг Корнелий Удалов не поставил вас в известность о том, что средняя русалочка несет одновременно от пятидесяти до шестисот сорока икринок, из каждой икринки выводится прожорливый и подвижный малек женского пола, точно повторяющий черты своего сухопутного отца?
— О, нет!
— Неужели вы не слышали про мальков Миши Стендаля, который имел неосторожность полюбить русалку в озере Копенгаген и до сих пор половину зарплаты отдает на алименты?
— О, нет! — воскликнул Минц еще громче.
— Не кричи, пожалуйста, — откликнулась русалка. — Если ты спать не хочешь, то подумай о других. Я же небось отравленная!
— Простите, — сказал Минц.
— Вы отдаете нам русалку? — настаивал немецкий ихтиолог.
— Только попробуй, — сказала русалка, которая, оказывается, все слышала.
— Перезвоните мне завтра, — попросил Минц.
Теперь ему стало все ясно.
Положив трубку, он подошел к дивану.
Русалка смотрела на него спокойно, но призывно, и часто дышала.
— Послушайте, — сказал Минц. — У меня возраст не тот.
— Как излагаешь, дядечка! — издевательски откликнулась русалка.
— Поэтому я буду спать на кухне. Для твоего же блага.
— Ты что, храпишь, что ли?
— Почему храплю?
— А почему в другую комнату убегаешь для моего блага?
— У тебя есть девичья честь?
— Ах, вот ты о чем заговорил! А я-то думала, что не будешь ко мне приставать со своими старческими ласками!
Нет, она над ним издевалась!
Русалка потеряла в глазах Минца свою девичью привлекательность. Он достал из шкафа комплект белья и кинул ей на диван, а сам отправился на кухню сооружать себе ночлег на раскладушке.
— Никуда ты от меня не денешься, — сказала из комнаты девица.
Но Минц знал, как спасется от возможных поползновений — как чужих так и своих, — ведь он не был уверен, сможет ли устоять от соблазна, когда погаснет свет.
Память и находчивость выручили Льва Христофоровича. Пока русалка плескалась в ванне, он залез на антресоли, где лежали ненужные вещи, которые было жалко выкинуть.
Подобно сумасшедшему кроту он закопался в переплетение лыжных палок, елочных игрушек, мятых самоваров, дырявых кастрюль, портативных центрифуг, манометров и анемометров, рваных пакетов из-под реактивов и прочих отбросов гуслярского гения.
И вот, о везение! Рука Минца натолкнулась на странную вещь — подарок археолога Янина. Несколько лет назад в Новгороде был раскопан склад поясов верности, завезенных ганзейскими купцами, которые полагали, что склонные к домострою русские люди тут же облачат в эту гадость жен на время своих деловых отлучек. Но не тут-то было. Русские бабы оказались выше подозрений, и пояса верности, изобретение европейского ума, порождение культа Прекрасной Дамы и и Крестовых походов, остались ржаветь в сарае, пока о них вовсе не забыли.
С поясом в руке Минц спустился в комнату, вытер его тряпкой, смазал на кухне оливковым маслом. Пояс верности был схож со спинным панцирем гигантского муравья, в узкой перемычке были дырочки для естественных потребностей.
Не думайте, что Минц намеревался украсить этим варварским изобретением мужского шовинизма свою гостью. Нет, он сам пошел на жертву.
Прекрасная Дама имела талию, а Минц давно уже ее лишился. С натугой Минц застегнул пояс и, втянув живот, замкнул его ключиком. Потом выкинул ключик за окно в крапиву, полагая, что, если его ночью прихватит желание, ключика в крапиве ему не отыскать. Так что он спасет русалку от бесчестья, а себя от разорения.
Подойдя на цыпочках к двери в комнату, он заглянул внутрь.
Русалка спала на диване, а может быть, делала вид, что спит.
Плед обрисовывал округлости ее тела, и девушка выглядела даже более соблазнительной, чем в обнаженном виде, ибо человеческому глазу интереснее догадываться, чем лицезреть. А излишняя открытость и обнаженность способны отвратить мужчину.
Потушив свет, Минц на цыпочках вернулся на кухню. Пояс верности жал и резал во всех местах.
Улегшись на раскладушку, Минц принялся мучиться: он ворочался, закрывал глаза, задремывал, снова просыпался… Это был не сон, а забытье.