— Как желаете, — зло буркнула официантка и ушла на кухню.
«Вот я и совершил глупость. Засветился! — вдруг сообразил Телков. — Она запомнит меня на всю жизнь. Клиента, который выпил двадцать стаканов чая кряду! И теперь, в случае чего, если ее спросят, не заметила ли она в этот день чего-нибудь странного, выложит мой словесный портрет. Хотя…»
Но на этом крутом повороте ход его размышлений был резко прерван, и он так и не узнал, какая новая мысль остановилась у его порога. За окном, на противоположной стороне улицы распахнулась высокая дубовая дверь, из подъезда вышел Маркизов и пошагал куда-то, покачивая черным кейс-атташе, посверкивая его металлической окантовкой.
«Он с кейсом! Значит, пошел по делам и вернется нескоро. Не раньше чем через час, — прикинул Телков. — Пожалуй, я успею управиться».
Он поискал глазами официантку, а та, оказывается, уже была у стола. Она бухнула перед ним двадцатый стакан, едва не выплеснув чай на его колени, и язвительно поинтересовалась:
— Будем заказывать двадцать первый?.. Валяйте! Наберете очко!
— К вашему сведению, я не играю в азартные игры, — вежливо пояснил Телков. — Сдачу оставьте себе. На чай!
Он залихватски бросил на стол пятидесятирублевую купюру, выскочил из кафе и только тут, уже на улице, догадался, что его реплика «на чай» была шуткой — дружеской местью за ее придирки.
«А Люся говорит, будто у меня нет чувства юмора. Слышала бы она, как я припечатал эту официантку», — победно подумал Телков.
Но на самолюбование не было времени. Оперативник перебежал через улицу, ощущая, как плещется чай в его переполненном желудке, и с ходу влетел в подъезд, из которого вышел Маркизов.
Маркизов жил на втором этаже. Телков сунул руку в боковой карман пиджака, где держал самое необходимое — пистолет и леденцы, — извлек на белый свет женские заколки для волос, позаимствованные им тайком у супруги. «Люсины», — с нежностью подумал лейтенант, глянув на заколки, и, поковырявшись в замках, вошел в квартиру коллекционера.
«А вот это глупость вторая, — спохватился опер, стоя посреди прихожей. — Я незаконно проник на чужую жилплощадь!»
Но постыдное дело уже свершилось! Теперь не оставалось ничего иного, как довести вторую глупость до ее бесславного конца. Краснея перед собой, Телков проследовал в домашнюю галерею Маркизова. Взял за спинку первый подвернувшийся стул, поставил под портретом Струйской и, разувшись, взобрался на его кожаное сиденье. Выпрямившись в полный рост, он встретился лицом к лицу с женщиной, которая была как бы копией дважды. Копией той, что находилась в Третьяковке. И копией Люси, хотя и родилась раньше ее, еще в восемнадцатом веке.
Наверное, с минуту они смотрели друг другу в глаза. «Ну, ну, чего ты ждешь? Приступай!» — подначивала его Струйская своим лукавым взглядом. И Телков приступил: достал из того же кармана клеенчатый портновский метр, принялся мерить изображение на портрете. И так, и этак, и вдоль, и поперек.
«А это глупость третья, — печально сообщил себе Телков. — Знал бы Сергей Максимыч, какой я собрал урожай. Если быть точным, эта глупость четвертая. А первая родилась еще вчера. В Третьяковке…»
… Вчера он то же самое проделал в галерее — мерил подлинник Струйской. Задача оказалась непростой, метр пришлось держать на отлете, не касаясь портрета, за которым наверняка в засаде сидела хитрая сигнализация. К тому же портрет висел в нижнем ряду, и ему, при его-то почти двухметровом росте, пришлось согнуться дугой, далеко выставив свои крепкие ягодицы. Посреди красоты, собранной в этом зале, его поза несомненно выглядела не совсем эстетично. Но на что только не пойдешь, сцепившись в смертельной схватке с преступным миром!
Посетителей в эти часы было немного, и все же его действия собрали небольшую толпу зевак. «Не думайте, это не подготовка к ограблению. И не ремонт, — пояснял он зрителям, не прекращая своего кропотливого занятия. — Я, так сказать, любитель-модельер. Хочу сшить такое же платье для любимой супруги. Они со Струйской форменные близнецы».
Эту байку он выложил и дежурной по залу: она подошла, заметив подозрительное, не похожее на экскурсию скопление людей возле одного из портретов. «Как трогательно, как благородно! Ах, ах, какой вы, право, заботливый муж!» — притворно восхитилась старая дама, а сама боком-боком двинулась за охраной. Хотя, видит бог, в его словах было много истинной правды. Ему действительно хотелось сшить для Люси такое же великолепное платье, и он непременно сделал бы это, если бы умел. Но теперь пришлось бежать, не домерив левый рукав. До появления охраны…