— Извини меня, Чарли. Пожалуйста, извини. Я не…
— Ты хотела!
— Это всего лишь игра!
— Игра! Ты называешь это игрой, игрой, игрой! — И слезы хлынули еще сильнее.
Наконец он успокоился и теперь лежал рядом с ней, рядом с теплым телом сестры, матери, подруги, возлюбленной. Его сердце, еще недавно едва не выскочившее из груди, билось ровно и спокойно. Кровь не пульсировала в запястьях. Грудь не сжимало обручем.
— О, Бет, Бет, — простонал он.
— Чарли, — она извинялась, не открывая глаз.
— Никогда больше такого не делай.
— Не буду.
— Обещаешь никогда больше такого не делать? — Он икнул.
— Обещаю, клянусь.
— Ты уходила, Бет, то была не ты!
— Обещаю, Чарли, клянусь.
— Хорошо.
— Я прощена, Чарли?
Он долго лежал, прежде чем кивнул, словно ему пришлось всесторонне обдумать принятое решение.
— Прощена.
— Жаль, что все так вышло, Чарли. Давай спать. Можно мне выключить свет?
Нет ответа.
— Мне выключить свет, Чарли?
— Н-нет.
— Если мы хотим спать, Чарли, нам надо выключить свет.
— Пусть еще погорит, — ответил он, не раскрывая глаз.
— Ладно, — она прижалась к нему. — Пусть погорит.
Он шумно вдохнул и внезапно задрожал всем телом. Дрожь не отпускала его добрых пять минут. Все это время она обнимала, гладила, целовала его, и в конце концов он затих.
Часом позже она подумала, что он заснул, встала, выключила все лампы, кроме одной, в ванной, на случай если он проснется и захочет, чтобы горела хотя бы одна. Когда она вновь залезла в постель, он шевельнулся. До нее донесся его голос, испуганный, потерянный: «О, Бет, я так тебя любил».
Она тут же заметила ошибку.
— Поправляю. Ты так меня любишь.
— Я так тебя люблю, — эхом отозвался он.
Еще час она смотрела в потолок, прежде чем заснула.
На следующее утро он намазал маслом гренок и посмотрел на нее. Она сосредоточенно жевала бекон. Поймала его взгляд, улыбнулась.
— Бет.
— Что?
Как сказать? Внутри у него что-то похолодело. Спальня в это утро казалась меньше, темнее. Бекон подгорел. Гренок обуглился. У кофе появился странный, неприятный привкус. Она сидела такая бледная. А биение его сердца напоминали удары уставшего кулака о запертую дверь.
— Я… — начал он. — Мы…
Как ему сказать, что он боится? Что внезапно он почувствовал начало конца. Того самого конца, после которого не будет никого и ничего, во всем мире.
— Ничего.
Пять минут спустя она спросила, глядя на остатки яичницы:
— Чарли, хочешь вечером сыграть еще раз? Только теперь я буду лежать в кровати, а ты прятаться, прыгать и кричать: «Хвать!»?
Он ответил не сразу — перехватило дыхание.
— Нет.
Он не хотел знакомиться с этой частью своего «я».
Слезы навернулись у него на глазах.
— О, нет.
Спайдер РОБИНСОН
НЕ ПРОПАДАЙ
Я засек его за пять парсеков. Он несся на громадном астероиде — массой в сотню метрических тонн, — оседлав его, словно дикого жеребца, отламывал глыбы и швырял их в звезды, и он ревел.
Я расположился на периферии его территории и спокойно ждал, пока меня заметят. Я не сомневался, что ему стало известно о моем присутствии задолго до того, как я обнаружил его, но он предпочел не замечать меня несколько недель, пока мой свет не достиг его.
Ожидая, я изучал его. Что меня сразу удивило, так это его внешность. В конце концов, я понял, что к чему: он взял за основу оригинал, форму тела, присущую нашим предкам! Я присмотрелся повнимательнее, и выяснилось, что это единственное тело, в котором он существовал.
Разумеется, полностью сбалансированное, непроницаемое для космической пустоты и с надежной защитой головы. Но выглядел он так, словно в те времена, когда изобрели Баланс, он был слишком юн, чтобы пройти этот процесс. Должно быть, он был одним из самых старых среди Старейшин.
Но к чему держаться за столь нелепое тело? Предки наши жили на довольно-таки больших планетах, но и там оно было не из лучших. Даже для нормальной среды обитания оно совершенно не годилось. Я заметил, что оригинальные органы чувств приспособили для космических условий, но они имели ограниченный радиус восприятия и располагались очень неудачно. А само тело — сплошные углы и кривые, да еще наличие мертвой зоны! Инженерия никудышная, все четыре конечности имели минимальную подвижность. Большинство суставов одномерные, по существу, простые петли.