«Клизма бессовестно врет и сейчас снова соврет», — уныло подумал лейтенант.
— Как выглядит?.. Он… маленький… толстый… как шар. Волосы?.. Волосы… Густые… Во! Черные, — сочинил Клизма на ходу и, прочтя на лице Телкова его чувства, прямо для него добавил: — Честное слово!
— В нем нет надобности. Мы вам верим, — сказал полковник. — Можете идти. Вы, Душкин, свободны!
— Разыгрываешь, начальник, — не поверил Клизма.
То же самое решил и Телков.
— Ступайте, пока я не передумал, — проворчал Степанов, придвигая на край стола видать давно подписанный пропуск.
Телков и не заметил, когда он поставил подпись.
Клизма хлебнул из бутылки пива, чтобы привести себя в чувство, схватил листок и вылетел за дверь.
Онемевший было Телков снова обрел дар речи и воскликнул с горестным упреком:
— Товарищ полковник, он же все наврал!
— Душкин сам правды не откроет. Хоть допрашивай целый год. Видно, за этим подлинником стоит что-то очень серьезное. А держать его дольше у нас нет ни малейших оснований. Он нашел вторую Джоконду в куче мусора, и попробуй докажи, что это не так. К тому же до сих пор никто не заявил о пропаже. Можно подумать, этот портрет и впрямь ничей. Поэтому мы пойдем другим путем. Установим за Душкиным наблюдение.
— И он приведет нас к разгадке! — подхватил смышленый молодой опер и повеселел.
— Не будем обольщаться быстрым успехом, — предостерег Степанов своего питомца. — Поищем-ка одновременно весьма странного коллекционера. Несомненно, он — голова в этой таинственной истории. Душкин не больше чем исполнитель. Покрутимся среди художников, особенно среди тех, кто кормится копиями. Лично вы, лейтенант, пошуруйте на диких рынках. В Измайлово, на Старом Арбате… Владей вы красками и кистями… и чем еще малюют?., вам было бы легче. Но… — Степанов окинул подчиненного оценивающим взглядом и скептически вздохнул.
«Сергей Максимыч, как всегда, прав», — уныло размышлял Телков, усевшись за свой скромный письменный стол в не менее скромной комнатке, которую делил с другим оперативником. Имей он в среде художников хотя бы тонюсенькие связи, все было бы и впрямь попроще. С кем-то встретился, кому-то позвонил, ля-ля — и, глядишь, что-то нащупал. Но кто скажет чужому человеку, к тому же милиционеру?.. Был у него знакомый живописец, да и того убил матерый киллер, вообразив, будто тот о нем знает все.
Сам Телков баловался кисточкой и акварелью только в далеком детстве. Тогда ему на день рождения подарили коробочку красок. Один рисунок он помнит и сейчас. На нем корявый деревянный домик с кривой трубой. Из трубы валит дым. Мимо ворот катит грузовик на двух неровных колесах. За ним, переставляя ноги-спички идет соседка тетя Маня, несет, растопырив спички же руки, ведра с картошкой. Будет торговать на базаре. У тети Мани круглое лицо, рот от уха до уха, морковка-рот, вместо глаз — пара жирных точек. То, что это соседка, знал лишь он, автор рисунка.
«Стоп! — скомандовал себе Телков. — Ведь есть же у художников такое течение, ну, может, узенький ручеек, но оно есть точно. Его сторонники подражают малым детишкам».
Он вспомнил репортаж с выставки, виденный им по телевизору. Все стены зала были увешаны картинками, похожими на те, что рисовал ребенком он, Телков. Тут же топтались их создатели, и не какие-нибудь нахальные юнцы, которым только бы повыпендриваться перед публикой, а солидные бородатые дяди и строгие тети в очках, похожие на завучей.
«Истинная живопись, — помнится, пояснял самый седой из бородачей, — существует только в восприятии младенца, чей девственно чистый вкус еще не отравлен ложными искусами. Подражая детям, мы сами остаемся детьми. Мы все Питеры Пенны! Наше течение так и называется…»
Седой произнес какой-то термин… не то «детизм», не то что-то другое, но с тем же смыслом.
«Может «киндеризм»? От немецкого слова «киндер», то есть «дитя»? — предположил Телков, учивший в школе немецкий язык, и спросил себя: — Почему бы тебе, братец, не тряхнуть стариной? Не изобразить что-нибудь этакое, в стиле «киндеризма»?»
Он принял свое предложение и, не откладывая его на завтра или послезавтра, отправился к начальнику отдела. У Степанова, как у многоопытного сыщика, под рукой было все что угодно, порой самые неожиданные предметы. Сергей Максимович сунул руку под стол, будто в волшебный мешок, и, ни о чем не спрашивая, протянул Телкову несколько листов ватмана и акварельные краски.
— Что не продашь, подаришь мне, — вот и все, что сказал его наставник.