Парочка вошла в подъезд. Евгения Федоровна двинулась следом: не завернули бы в подвал, замки которого не заперты. Но молодые люди подошли к лифту. Заметив слежку и еще не закрыв двери, парень нарочно, для нее, для дворничихи, впился губами в лицо девицы. Так и уехали, целуясь. Но Евгения Федоровна за годы работы парадной любви насмотрелась. Пусть обжимаются: девушка из этого дома, парень светловолосый, не южной национальности. Пошли к ней на квартиру, видимо, отца, очень строгого мужчины, нет дома.
Евгению Федоровну удивляло другое. В годы ее молодости не только прилюдно не целовались, не обнимались, а и любовь-то скрывали — чтобы не спугнуть. Теперь же по телевизору не только о любви рассказывают, но и показывают.
Когда пришел участковый и проверили подвал, Евгения Федоровна посетовала насчет лестничных проблем: парочки не только целуются, но и занимаются этим самым. Да еще в открытую. Участковый, молодой парень, работавший недавно, задумался. Но объяснил:
— Евгения Федоровна, коммунисты семьдесят лет скрывали секс от народа. Теперь люди раскрепостились.
— Значит, будут?
— Что — будут?
— Любить стоймя.
— О пустяках думаете, Евгения Федоровна. Вот на этой лестнице голубые завелись…
— На чердаке?
— Почему на чердаке? В квартире.
— Нагадят же.
— Кто?
— Голуби.
— Не голуби, а голубые, — объяснил участковый и заспешил по своим делам.
Я дежурил по городу. Заступил в восемнадцать ноль-ноль. И до двадцати двух меня не тревожили, но уж потревожили основательно — изнасилование. Я_ехал и надеялся, что место происшествия не в подвале, не на чердаке и не в каком-нибудь бомжатнике. Думал об условиях работы…
Место происшествия оказалось не в подвале, не на чердаке и не в бомжатнике, а на лестничной площадке; на той, где кончились квартиры и куда выходила, опускаясь, металлическая лестница с чердака. Я объявил понятым, что осматривается место происшествия; они озирались бессмысленно, поскольку ничего не увидели. Как и я: площадка была недавно вымыта — ни окурков, ни бутылок. Оперативник отвел меня в квартиру на шестом этаже.
В комнате было несколько человек, но ее, потерпевшую, я определил безошибочно…
Не по растрепанной прическе, не по болезненному вниманию к ней присутствующих, не по безвольной фигуре — по глазам. Они смотрели — нет, не пусто, а как-то сквозь людей и предметов, словно видели за ними иные зловещие картины. Или она продолжала видеть то, что с ней произошло?
Я попросил всех выйти и вытянул у нее установочные данные: Ольга Черепанова, восемнадцать лет, студентка экономического колледжа. Но для дальнейшего разговора мне требовался ее свободный рассказ и официальное заявление.
— Ольга, ты в состоянии говорить?
— Да, — глухо выдавила она.
— Успокойся и расскажи подробно.
— Я возвращалась домой… У детской песочницы он подошел ко мне…
— Подожди. Кто он?
— Парень, незнакомый…
— Опиши его.
— Высокий, волосы светлые, кожаная куртка… Я не рассмотрела, испугалась…
Большие глаза, с сиреневым отливом, нежный овал лица, трогательные губы… Видимо, она была красива, но испуг красоты не прибавляет.
— Оля, чего испугалась?
— Он меня обнял за плечи и сказал: «Ты пойдешь со мной».
— Закричала бы.
— У него в рукаве был нож.
— Показал?
— Уперся в бок, острием. Я чувствовала…
Она комкала носовой платок, но слез уже не было. Это и хуже: человек воспринимает происшедшее уже не только эмоционально, но и разумом. И что он может надумать, неизвестно.
— Оля, дальше.
— Прижал меня с такой силой, что не продохнуть. И повел в дом…
Она умолкла. Тут уж не до свободного рассказа, а получить бы минимум информации: мне решать вопрос о возбуждении уголовного дела.
— Так, повел в дом. Дальше.
— В лифт, поднялись на последний этаж. И все…
— Что все?
— У лестницы изнасиловал…
Ей-богу, допрашивать изнасилованных должны следователи-женщины. Для правдивости картины мне требовались интимные подробности: как раздевал, какая поза, сколько раз?..