Времени…
Не в силах вынести их оглушающий, подобный похоронному набату, грохот, Филин встал и вышел на балкон. Воздух был прохладным, с запахом гниющей листвы и далекого пожара. Над забором виднелись верхушки садовых деревьев, декоративных туй и голубых елей, да чьи-то крыши. Его хищный глаз снова выловил из кромешной темноты их — фигуры в сумерках, бродящих по газонам соседних улиц, бесцельные и вездесущие. Он оперся о холодный камень перил. Где-то там, в сердце этого мертвого поселка, возможно, еще теплилась жизнь, прятались другие, как он. Или не прятались, а боролись, грабили, убивали — и за банку тушенки, а не за коньяк.
Филин усмехнулся, ведь его убежище было оазисом, но оазисом в пустыне, которая неумолимо надвигалась. Каждый съеденный кусок, каждый выпитый глоток воды, каждый литр сожженного генераторами топлива приближал момент, когда стены перестанут быть защитой, а станут роскошным склепом без провианта. Филипп на секунду примерил на себя роль фараона, почивающего в величественной пирамиде и отчего-то эта мысль ему приглянулась. Солдат не замечал, как роскошь становилась его проклятием. Она приковала его к этому месту, к этим запасам, делая его уязвимым. Уйти сейчас, пока есть силы? Но куда? В хаос, где каждый день — борьба за глоток грязной воды? Обратно в мир лишений и насилия, в котором Филин итак привык успешно выживать всю свою жизнь⁈
Нет! Он останется. До последней банки. До последней капли топлива. До последнего глотка коньяка. Он сполна отведает вкуса той запретной жизни, какой у него в прежнем мире никогда не было и не могло быть, а лишь потом стронется с места к своим братьям. Конец света уже случился, спешить некуда. «Как говорилось в той умной книге? „Кто понял жизнь, тот больше не спешит“, думаю сейчас подходит больше — » Кто просрал жизнь, тот больше не спешит!'
Солдат сделал глоток из бокала, занюхал его свежим ночным воздухом и лишь после этого вернулся в спальню, в полумрак. Включил старинный ламповый радиоприемник, чудом найденный в кабинете. Из динамика полилось шипение пустых эфиров, под которое он засыпал в детстве, когда его мама начитавшись «популярных» исследований, узнала, что белый шум помогает младенцам спать крепче. И он действительно помогал. Белый — пустой звук. Никаких голосов, никаких сигналов бедствия. Никаких сигналов надежды. Только шум почившего мира.
Филин оставил его включенным, чтобы перед сном в голову не лезли эти «дурацкие» мысли. Несмотря на помехи из динамика, тишина в особняке осталась густой, изредка нарушаемая лишь далеким, ненавязчивым завыванием и хохотом бешеных за забором, да тиканьем неумолимых часов. Филипп лег на кровать, укрывшись чужим, тяжелым пуховым одеялом, накрахмаленный пододеяльник приятно захрустел. Прохлада постели быстро сменялась на обволакивающее тепло. Филипп закрыл тяжелеющие веки. Солдат не думал о завтра. Не думал о вчера. Не думал о тех, кому принадлежало все это великолепие и где они теперь — перекинуты через забор на радость зараженным!
Мысли тянулись, как расплавленный свинец, но Филипп гнал их прочь. Сейчас было тепло, мягко, тихо и относительно безопасно. В желудке переваривалась сытная пища, жилы грел коньяк, приемник шипел помехами белого шума. Сегодня парень мог позволить себе эту роскошь — не думать. Просто существовать. Просто спать в этом чужом, огромном, шикарном гнезде на краю пропасти, наслаждаясь последними лучами тепла перед неминуемым холодом грядущего. Завтра будет завтра. А пока — тиканье часов, шелест крахмального пододеяльника, шипение радиоприемника и глубокая, выстраданная благодать моментального забытья. Это было его. Только его. До тех пор, пока не кончится тепло коньяка.
Глава 8
СТАТУС ПОДТВЕРЖДЕН — «Путецъ» четвертого ранга Садко. ДОСТУП К ОБЩЕДОСТУПНОЙ ИНФОРМАЦИИ ПРЕДОСТАВЛЕН.
***.
— Привет, народ, с вами я — Николь, — девушка устало улыбнулась в объектив. Камера слегка дрогнула, когда она оперлась об оцинкованный воздуховод. — Веду свой репортаж отсюда, с этой самой крыши ангара… какого? Ну, судя по остаткам вывесок, информационных стендов и огромным станкам внутри, здесь занимались изготовлением каких-то очень сложных штук для других сложных штук. Мне кажется делали какие-то станки или двигатели для кораблей или чего-то космического, — мулатка виновато пожала плечами, оглядываясь на панораму, открывавшуюся с высоты. — Я пока не особо разбираюсь во всей этой богадельне, а вам, полагаю, хватит и такого объяснения. Главное — это теперь «наш» кусок богадельни.