Улыбки окончательно сошли с лиц. Наступила тишина, но уже не от замешательства, а от ощущения нависшей, тяжелой скорби. Люди, как один, повторяли жест председателя — десятки кулаков поднялись и прижались к груди — мужчины, женщины, даже дети, которых укрывали в глубине ангаров. Николь снимала это море сжатых кулаков, дрожащих от эмоций. Склонив голову, Рэм молча смотрел под ноги, на бетон перед своими сапогами. Николь заметила, как на его лице заиграли желваки, как сжались челюсти — не от горя, а от ярости. Девушке стало жутко интересно, на что именно парень сейчас так напряженно, почти гипнотически смотрит. Она плавно приподняла камеру и максимально приблизила изображение на его ноги. А когда увидела на экране…
Она едва не выронила камеру. Прямо перед Рэмом, под тяжелыми сапогами костюма Вольдемара, который стоял недвижимо, как статуя, на темном асфальте расползалось, набирая объем, густое, черно-багровое пятно. Лужица крови. Она сочилась из-под брони выживальщика, медленно, неумолимо растекаясь по трещинам в в асфальте, образуя жуткую, зловещую звезду. Николь буквально прокусила себе кожу на пухлых губах до крови, лишь бы своими всхлипами не нарушить эту священную, гнетущую тишину. Вольдемар в самом деле был мертв. Мертв и стоял здесь, как монумент собственного подвига.
Рэм оторвал взгляд от багровой поверхности пятна, растекающегося по асфальту. Он снова окинул взглядом толпу, которая в среднем уступала ему в росте на три-четыре головы. Его взгляд был уже другим — не скорбящим, а «зажигающим».
— Сегодня… — он начал громко, четко, и каждый слог падал, как молот на стальную заготовку. — Сегодня — Великий День! — Он на мгновение замолчал, окинув взглядом граждан, словно убеждаясь, что его слово проникает в сердце и разум каждого. Его янтарные глаза горели. — Кому-то может показаться, что переезд на поезде по вражеской территории, развертывание обороны на территории двух ангаров посреди завода и стойкое сопротивление первым, пробным волнам зараженных — это не повод для гордости и уж точно не тянет на звание «Великого Дня». — Он медленно прошелся взглядом по рядам, и люди невольно выпрямлялись под этим взглядом. — Но это правда! Сегодня — Великий День! Не потому что мы просто выжили и отбили для себя новый клочок земли. Не потому что нашли крышу над головой. — Он сделал шаг вперед, и Вольдемар, словно тень, шагнул с ним, пятно крови растеклось шире. — А все потому, что мы с вами сегодня воочию стали свидетелями самой сути того, что делает нас Цитаделью! Мы увидели, как близкие нам люди, наши братья и сестры по оружию, по воле к жизни, сознательно, добровольно, без тени сомнения, пожертвовали своей жизнью! Ради чего? Ради того, чтобы у нас с вами была возможность сделать следующий шаг! Чтобы у нас была завтрашняя заря! — Голос его гремел, заполняя все пространство, эхом отражаясь от стен ангаров.
— Я могу говорить об этом не только потому, что я слышал об их подвигах из отчетов глав рубежей. Я самолично стал свидетелем этого величайшего, немыслимого мужества! Я увидел, как человек становится щитом! Становится стеной Цитадели! — Парень слегка кивнул головой, отчего в камере Николь мелькнули яркие блики полыхающего вдалеке пепелища, отразившиеся от микроволнового уловителя в форме серебряного венка на его голове.
В следующую секунду из-за спины Рэма, из тени вертолета, робко выскользнула невысокая, щуплого телосложения девушка в грязном белом халате — София. Она не стала выходить вперед и испуганно жалась позади Рэма, стараясь спрятаться за его мощной спиной. Девушка старательно прятала глаза, дабы никто из толпы случайно не встретился с ней взглядами. После этого стоявший неподвижно Вольдемар, будто по незримой команде, медленно, с тихим скрежетом сервоприводов, опустил руку со щитом. Щит, покрытый свежими вмятинами и сколами краски, упал на землю рядом с ним с глухим лязгом. И несмотря на отдаленные, навязчивые завывания зараженных, над площадкой раздался оглушительный, единый вздох удивления и замешательства. Ибо теперь, при ярком свете кружащих в небе дронов с прожекторами, всем стала видна передняя пластина костюма выживальщика. Она была изрешечена от сквозных попаданий автоматной очереди. Пластина напоминала не просто использованную мишень в тире — она стала памятником со следами битвы и жертвы.