Тяжелые, бронированные двери, закрывавшие широкий, пологий спуск вниз, в бетонное чрево земли, не просто были открыты — они валялись на земле, искорёженные, измятые, как бумага, покрытые толстым слоем рыжей окалины и грязи. Когда-то грозные створки, способные выдержать прямой удар, теперь больше напоминали кучку рыжей, ржавой листвы, сброшенной ураганом на промерзшую землю. Подполковник почувствовал, как его сердце, давно не ведавшее такого прилива дикого, животного адреналина, застучало как бешеный молоток в груди, отдаваясь гулом в висках. Кровь прилила к лицу.
— Газы! — прохрипел он пересохшим, сдавленным горлом, когда вновь, сильнее прежнего, ощутил тот самый кислотный, металлический запах химикатов, пробивающийся сквозь запах ржавчины и плесени, словно дыхание механического демона.
Отточенными, автоматическими движениями, доведенными до мышечной памяти, он сдернул с плеча противогаз, натянул резиновую маску на лицо, ощутив знакомый запах резины и абсорбента, и щелкнул тумблером принудительной очистки. Дождавшись, когда парни повторили его действия, их движения были чуть медленнее, менее уверенными, подполковник ступил на трухлявую, рассыпающуюся дверь, что осыпалась облаком рыжей пыли от одного прикосновения, потеряв всякий намек на прежнюю форму и мощь. Подняв фонарь, Гроза на миг невольно замер, втянув голову в плечи. В зияющем полумраке ангара, среди смутных очертаний бесконечных стеллажей, мелькнули призраки его прошлого: строгие ряды свежеокрашенных ящиков, жирный блеск смазки на стволах новеньких автоматов, гул погрузчиков, матерная брань солдатни, звонко отражавшаяся от бетонных стен. Однако тени прошлого тут же растворились в едком мареве, оставив после себя темный и неподвижный провал подземелья, который жалкий луч фонаря подполковника неспособен был нормально осветить, теряясь в бездонной глубине. В застывшем, тяжелом воздухе витало столь ощутимое, почти физическое предчувствие ловушки, что оно пробежалось по телу гусиной кожей, заставив сжать зубы. Его интуиция, та самая, что спасала в засадах и на минном поле, забила тревожную дробь: *Тишина чересчур тихая. Пустота слишком огромная, и лишь звуки не отражаются от окружающих предметов, которые должны здесь обязательно быть!* Сердце сжалось в предчувствии беды, масштаб которой он пока не мог охватить или осознать, лишь ощущая ее ледяную тяжесть.
К лучу подполковника добавился дрожащий свет фонарей сопровождавших его ребят, высвечивающий клубы пыли, висящей в воздухе. Только после этого удалось рассмотреть высокие, закопченные своды, терявшиеся в непроглядной, давящей тьме где-то в вышине. Целая дивизия могла бы затеряться здесь, растворившись в этом мраке. Бесконечные ряды стеллажей, некогда стройные, как солдаты на плацу, теперь были сметены в грандиозную, хаотичную металлическую свалку. Но хаос этот не был слепым, случайным. Он нес на себе жуткую печать чудовищной, нечеловечески методичной системности. Словно гигантский, равнодушный механизм прошелся по арсеналу с холодной точностью, оставив после себя лишь тлен и безупречный порядок тотального разрушения. Гроза услышал, как разведчики позади громко, судорожно вздохнули от удивления и ужаса, их дыхание сипело в противогазах.
Гроза ощутил, как старые раны, шрамы и осколки внутри, болезненно взвыли побитой шавкой, отозвавшись на влажный холод и напряжение. Он вскинул фонарь выше, луч дрогнул в его руке, выхватывая из пыльной, ядовитой мглы кошмарные, сюрреалистические фрагменты:
Химическая вонь, едкая и сладковато-приторная, даже сквозь фильтр противогаза, ударила в ноздри едче перцового газа, когда луч уперся в ряды стеллажей, секции которых были оплавлены до состояния вулканической лавы, блестящей и пузырящейся. Не взрывом — нет, это был чистый, хирургический термальный распад, словно невидимый гигант прошелся гигантской паяльной лампой по металлу, оставив после себя только глянцевый шлак. Снаряды, ящики с патронами — все сплавилось и застыло в чудовищных, пузырящихся черных глянцевых глыбах, похожих на капли адской смолы. Подполковник машинально провел рукой в перчатке по ближайшей оплавленной, еще тепловатой балке, ощутив лишь бугристую, словно ошметки кожи, поверхность под пальцами.