Я попробовал что-то еще вякнуть, но Илюха будто оглох.
После двух кружек кофе его идея перестала казаться фантастической. А после половины пиццы обрела реальные черты.
В два пятьдесят мы стояли на перроне, и Илюха нахлобучил мне на голову идиотскую фиолетовую шляпу с красной лентой на тулье.
– Вот! Теперь настоящий столичный франт, – гоготнул он. – Развлечешь местных, пусть хоть над тобой поржут. А то жизнь у них не больно веселая.
Через двадцать минут, кое-как расстелив постель, я улегся на полку купе. Через минуту заснул и проспал восемнадцать часов подряд.
– Подвесной кардана развалился, – сказал шофер, вылезая из-под автобуса. – Говорил же механику: закажи! Теперь стой здесь, корми комаров.
Я вышел из автобуса и огляделся. С обеих сторон шоссе стоял плотный хвойный лес, кое-где разбавленный багряно-желтыми мазками листвы. Небо хмурилось, но воздух был теплый. Я не стал дожидаться починки автобуса и зашагал вдоль трассы, сам не понимая, куда направляюсь. Еще раз оглянулся на сломанный автобус: он смотрел мне вслед грустными глазами обреченного животного. Словно хотел сказать: иди и наслаждайся движением, пока можешь.
Не знаю, сколько километров я отмахал, пока рядом не затормозила уставшая «газель». Из нее выглянул молодой парень.
– Эй, мужик, подвезти?
Я оглянулся. Парень усмехнулся:
– Да не боись, все путем. Тебе куда надо-то? Куда мне надо? Да я и сам толком не знаю.
– Деревня Набережный Утес. Мне вроде туда.
– Садись, подкину до развилки – сам до ночи не доберешься. А ночью в лесу ох как любят таких вот заезжих гастролеров пожрать, – подмигнул он.
Я сел. В салоне пахло машинным маслом вперемешку с ядовитым ароматизатором. На пыльной панели сидела фигурка бульдога и утвердительно кивала мне башкой.
– Ты к кому в Набережном? У нас там тридцать дворов всего. Я всех знаю и ихних родственников тоже, которые приезжают. Чужие к нам не наведываются.
– Ни к кому. Художник я. Рисовать вашу речку приехал. Говорят, у вас красиво очень.
Парень подозрительно посмотрел на меня и переключил скорость. Машина нервно дернулась и, получив чуть больше свободы, покатилась быстрее.
– Странный ты, – спустя несколько минут сказал водитель. – Надоело в городе? Решил проветриться?
– Можно и так сказать, – ответил я и отвернулся к окну.
Но парень был прав – куда и к кому я еду? Когда спросил у Илюхи, тот только загадочно усмехнулся и сказал: разберешься на месте. Но день не бесконечный и ночевать в лесу, особенно после намека на «гостеприимных хозяев», не улыбалось.
– Подскажи, к кому попроситься переночевать можно? На пару дней.
– А наличные есть? – хитро прищурился парень.
– Есть.
Прошаренный Илюха действительно сунул мне несколько купюр под подкладку шляпы. Хорошо, что я не выкинул ее, когда вышел с поезда.
– Тогда у меня можешь перекантоваться. Нужник на улице, сразу говорю. Деньги вперед.
Я протянул ему пятитысячную, и парень ловко спрятал ее в карман.
– Как тебя зовут-то, художник?
– Егор.
– Ну, здорово, Ягорушка. Я Димас. – Он протянул мне загорелую ладонь со следами машинной смазки.
Мы проехали еще несколько километров, и Димас лихо зарулил на обочину.
– Мне еще до райцентра махнуть надо, так что ты давай, погуляй немного. К вечеру приходи к дому с зелеными воротами. В палисаднике у меня два гладиолуса еще не отцвели – не заблудишься.
– Ты меня сейчас разыгрываешь? Какие гладиолусы?
Не то что мне было жаль денег, но, во-первых, оставаться на улице не хотелось. Во-вторых, было тупо обидно за развод.
– Ой, да не мороси ты. Спросишь в деревне, где Димас Соколов живет, – тебе любой пес дорогу покажет.
– А сейчас куда идти?
– По той тропке спустишься. В реку упрешься, там разберешься. Лан, некогда мне.
Димас практически вытолкнул меня из салона, и машина, взвизгнув шинами, умчалась. В первую секунду я спохватился, что не обратил внимания на номер, но потом махнул рукой.
Тропинка, застеленная прелой листвой, ныряла в чащу леса. Плотный влажный воздух был наполнен едва уловимыми звуками: шорохами, легким треском, вскриками птиц. Но жутко не было. Только обострились чувства и подстегивало азартное любопытство. По сторонам росли грибы. Мои микологические познания начинались и заканчивались в Амстердаме, поэтому сейчас я узнал только мухоморы. Их жирные крапчатые шляпы весело разбавляли охристо-зеленую палитру леса. Я настолько проникся величавым безразличием леса, что разочарованно усмехнулся, когда лес поредел и вместо избушки с частоколом, увешанным черепами, впереди показалась река.