– Мироныч! – приветливо и панибратски, словно ровеснику, прокричал сквозь открытую дверь молодой голос – и на крыльце появился розовощекий парнишка лет семнадцати с виду. За ним, ступая уточкой, вышла юная, с лицом веселушки-школьницы, супруга, явно на сносях. В поселке не заметно было ни души, и они обрадовались знакомцу, неожиданно появившемуся из навороченного, хоть и закиданного безбожно грязью из-под колес, джипа, зарулившего невесть какими судьбами на их пустырек.
– Из города к вам – покупателей! – с интонацией приветствия отозвался Мироныч. – Курочек хотят присмотреть и, если что, то и корма.
Молодые, спустившись по хлипким дощатым ступеням и держась рядышком, привечали улыбками и кивками подходившего Василия Степановича и его жену, задержавшуюся было в машине, но тоже решившую выйти. Поздоровавшись, хозяева повернули к соседней мазанке – давно не подновляемой, облупившейся, без окон и, как показалось, без двери, лишь с покосившимся проходом вовнутрь. Снизу проход был заслонен щитком шириною в две доски.
– Вот, пожалуйста! Как знали, что для вас – с утречка с фабрики подкинули! – жизнерадостно заметил парнишка, приглашая заглянуть в проем.
Из-за отсутствия окон внутри мазанки было сумеречно, и картина прояснилась для Василия Степановича не сразу, а по мере привыкания глаз. На земляном полу угадывалась подстилка из соломы – затоптанная и почти утонувшая в жиже помета. Переминавшиеся с ноги на ногу курицы стояли так тесно одна к другой, что не могли перемещаться. Лишь передние потеснились от заглянувших людей, вжимаясь в толпу сородичей и глядя с испугом и недоумением.
Василий Степанович непроизвольно зажмурился, не поверив в первую секунду увиденному: курицы все до единой были абсолютно голыми. Ни перышка. И худющими, как в Бухенвальде.
– О, господи! – вымолвил он.
– Вы не того… не как его… – успокоил, беспечно улыбаясь, юный торговец. – Они в новое перо вобьются! А яйцами вас так просто забросают!
– Да-да, – подтвердила девчушка, вот-вот готовая стать мамой. – Три недели у них стресс из-за переселения, а потом… Можете записать: двадцать четвертого числа начнут вас радовать!
– Но что же они такие заморенные? Кожа да кости!
– Дак не мясная же курица – несушка! – наставительно заметил Мироныч. – Я так вам скажу, чтобы понятнее. Ребята берут их на фабрике для кого? Для тех, кто живет в округе. Тут не базар, тут не обманешь. На фабрике порода особенная, и умеют их там раскочегарить. Которая дома выросла, никогда так нестись не станет. Почему их народ и разметает. А то, что бы нам стоило – своих наплодить.
– А фабрике, в таком случае, зачем отдавать? – сомневался Василий Степанович.
– Фабрика самую силу из них уже выкачала, меняет на молодых, – поведал Мироныч. – А нам они еще года два послужат лучше любых домашних! И выходит, что все при своем интересе.
Василий Степанович как к человеку, за которым решающее слово, обернулся к жене.
– Возьмем, Вась! У них глаза, как у сироток детдомовских. Возьмем!
Дома младшие с вытянутыми физиономиями взирали на отпускаемых из короба куриных зомби, неприкаянно озиравшихся и не знающих, куда ступить. Они, худышки, занимали так мало места, что из упаковки, в которой некогда приобреталась микроволновая печь, Василий Степанович, словно фокусник, доставал и доставал птичек – одну за одной.
Впрочем, на следующий день невестка уже без устали фотографировала худышек. Развалясь в самых бесстыдных позах, обнаженные курицы грелись, подставляя солнышку кто спинку, кто бочок, а кто, раскорячившись, брюшко. Ни дать ни взять – нудистский куриный пляж.
Вели себя новоселы посмирнее, чем адлеровские серебристые, двор разведывали опасливо и с оглядкой. И все в одно время стали покрываться бежевым и кофейным пухом, который быстро, буквально на глазах, превращался в юные шелковистые перышки.
К дате обещанного принесения яиц курочки зрительно пополнели и похорошели несказанно. Однако понапрасну Василий Степанович заглядывал в обустроенные в точном соответствии с требованиями инструкций приемные гнезда со свеженьким и сухим сеном внутри. Никто в эти гнезда не наведывался и никаких приношений не оставлял.
Нехорошие мысли о повторном над ним плутовстве Василий Степанович упорно прогонял прочь, но в гнезда заглядывал всё равнодушнее.