В крепости мы просидели двое суток, и за это время нам только два раза дали напиться воды, и ничего больше. А на четвёртый день плена привезли в лагерь. Он представлял собой пахотное поле, где до этого поляки сеяли рожь и гречиху, сажали картошку. Поле было огорожено колючей проволокой в два ряда, а в промежутках между ними «колючка» лежала спиралевидными мотками. Всё поле было поделено на клетки примерно по полгектара. И нигде никакой постройки, даже подобия крыши не было.
В такие клетки загоняли пленных тысячи по полторы, и там они сидели без воды и еды. Для такой клетки в день выдавали по пятнадцать вёдер воды. В лагере уже было пленных тысяч тридцать, а их всё везли и везли. Вечером, на четвёртый день нам первый раз дали покушать по кружке пшённой баланды. Ещё когда мы были в Брестской крепости, один пленный мне посоветовал найти консервную банку, и я такую подобрал под ногами. Теперь я в неё получил баланду. А наутро – построение. Немецкие солдаты с палками в руках и с овчарками на поводках идут считать пленных. Собаки у них натравлены так, что, подходя к пленным, бросаются, как дикие звери. Всех пленных выстраивали в шеренги, в два метра ряд от ряда, чтобы был проход – и вот здесь начинались издевательства, гораздо хуже, чем над скотом. Солдат, который считает пленных, с палкой в руках идёт и бьёт каждого по чём попадя: по голове, по рукам, по лицу, по ногам, и каждый должен стоять не двигаясь, а если только отвернёшься или лицо перекосится от боли, то на тебя тут же спустят собаку, которая и одежду разорвёт, и тело – и так ежедневно.
В 12.00 первый раз кормили. На четверых человек давали килограммовый кирпичик хлеба, испечённого из отрубей пополам с толчёным картофелем, вареным в кожуре. Они его даже не мыли, потому что песок скрипел на зубах. И ещё давали баланду, едва замутнённую крупой. Если повара видели, что баланды на всех не хватит, разбавляли её сырой водой и, подмешав туда муки, продолжали раздавать остальным. Баланды давали по восьмилитровому ведру на двадцать пять человек, а вечером – суррогатный чай и дополнительное ведро воды. Наша секция наполовину находилась на бывшем картофельном поле, наполовину – на гречишном. Мы поели всю картофельную ботву, все растения гречихи, даже сухие стебельки поподбирали, а если кто-либо находил картофелину, то тут же старался её съесть, чтобы никто другой не успел попросить поделиться. Спали, собираясь по несколько человек, сбиваясь в кучу, чтобы по ночам не замерзать. Но это пока не было дождей, а пришёл сентябрь – и вместе с ним дожди.
У меня не было ни шинели, ни плаща, ни даже головного убора, только рубашка и брюки. Правда, сразу у меня была фуражка, но ночью её кто-то украл, а попробуй найти вора среди полутора тысяч человек, да её могли и через проволоку, в соседнюю секцию продать за картофелину или кусочек хлеба. С наступлением холодов среди пленных стали устраиваться базары. Пошёл и я посмотреть, что же это такое.
С наступлением холодов пленные стали болеть дизентерией и умирать. С них стаскивали одежду и продавали на базаре. Многие пленные в то время остались босыми, потому что кожаную обувь поели. Обутыми были только те, у кого были кирзовые сапоги. У меня были кожаные сапоги. Я обрезал с них голенища и из них сшил башмаки. На следующий день понёс их на базар и сходу выменял на них китель. Теперь я был и одет, и обут. Осталось достать головной убор. У меня был кожаный пояс, за который можно было выменять пилотку, но его я оставил себе и потом съел вместе со своим товарищем Евгением Рачкиным.
С Женей я познакомился в Брестской крепости 20 июня. Мы тогда вместе с ним гуляли по крепости и городу, вместе обедали в офицерской столовой. Он был лётчиком-истребителем и служил в Брестском авиаполку. В первый же день войны в жестоком сражении с фашистами его истребитель сбили, а он чудом остался жив и попал в плен. Женя видел, как я убил полковника, но никому об этом не сказал.
Сначала мы с ним избегали друг друга. По званию были почти равны, только он был старшим лейтенантом, а я воентехником второго ранга, что приравнивалось к лейтенанту. Немцы ежедневно под разными предлогами старались выведать, есть ли среди нас офицеры. Дело дошло до того, что они пообещали тем, кто выдаст им офицеров, вознаграждение – три кирпичика хлеба за голову. И такие сволочи находились. Офицеров выводили в промежуток между секциями и заставляли бежать, а потом на них выпускали овчарок. Зрелище было жуткое.