Вот только пьют все отчего-то грусть,
Им кажется она вином столетним.
Заучивают осень наизусть,
Стараясь быть как можно неприметней.
Поют хмельные песни под дождём
И светлой грустью омывают руки.
Вино глотают, закусив ломтём
Большой, холодной, выдержанной скуки…
ТВОРЕЦ ДОЖДЯ
В ненастный вечер плачет дождь осенний,
Роняя слёзы на седые мхи.
И тянет тонким запахом трухи
Подмокших листьев на порожках в сени.
Ждёт небо новых лёгких вознесений.
Да ветер рвёт последний лист с ольхи.
И не осталось никаких сомнений
В том, что ноябрь – великий, редкий гений,
Творец дождя, который льёт стихи.
В ЛЕСУ
Размыт дождями край тропинки,
Заросший бузиной лесной.
Промокли куртка и ботинки,
Рюкзак холщовый за спиной.
Похоже – заблудилась! Глупо
В поход одной уйти с утра.
Под ложечкой заныло тупо:
Ещё и дождь, как из ведра.
Иду, молюсь, прошу тропинку:
«К сторожке отведи меня».
В руке своей зажав дубинку,
Смотрю с тоской… К закату дня
Лес стал готовиться упрямо.
И с каждым шагом всё темней.
Молюсь, молюсь, всё чаще: «Мама!» —
Летит мой зов среди ветвей.
И вдруг – о чудо! – запах дыма
Заполнил сладко ноздри мне.
Ускорив шаг, неустрашимо
Пошла на дух сей в полутьме.
Лесная, чёрная избушка
Почти невидима в ночи…
Тепло протоплена, горбушка
Лежит на полке у печи.
Топчан в углу, подушка с пледом —
Любому путнику ночлег.
И пусть ты мне совсем неведом,
Спасибо, Божий человек!
***
Та пыль, что выбивают кони
В степи под стук своих копыт,
Мне слаще, чем духи в флаконе.
В ней запах страсти!
Не разлит
Он боле на степных просторах —
Как в Божьих росах и дождях,
Как в поднебесных птичьих взорах,
Как в переполненных ручьях,
Тех, что все реки превращают
В моря, бездонные моря!
Ах, отчего так восхищает
Лишь пыль меня, как дикаря!
МЕРА
Отстоялась мутная вода
И прозрачной стала, как слезинка.
Так и очень горькая беда
Временем размоется. Тропинка
Светлой жизни уведёт вперёд,
Следом за надеждою и верой.
И настанет радости черёд —
Бог отмерит самой щедрой мерой!
***
Что ты, осень, бродишь по дворам пустынным
Путницей усталой, без былой красы?..
Что ты потеряла за высоким тыном?
Был он раньше частью лесополосы.
А теперь унылый, весь заиндевелый,
Прячет он незримый цвет иссохших глаз,
Тех, что в прошлом веке тонкий и несмелый
Тополь горделивый от пилы не спас…
Он мечтал родиться в парке том старинном,
Где в осеннем буйстве яркой бирюзы
Сосны, пихты, ели взглядом благочинным
Мигом иссушают проблески слезы.
Что ты, осень, бродишь по дворам пустынным,
Что же не заходишь ты в старинный сад?
Там по тропкам чистым, узеньким, но длинным
Убегает в зиму хмурый листопад…
***
Всю ночь трудился снег и утром
Мой город белым перламутром
Засыпал. И жемчужным блеском
Тропинки к чёрным перелескам
Припудрил щедрою рукою
И берег весь по-над рекою.
Укутал парк гагачьим пухом,
Всем елям – дивным вековухам —
Накинул шубки из снежинок.
Кубанский колоритный рынок
Вмиг превратил в дворец роскошный.
Прекрасен снежный труд всенощный!
Святослав ЕГЕЛЬСКИЙ. Край меловых и рукотворных гор
БЕССОННИЦА
Открывается дверь. И в проёме стоит чернота.
Никогда у меня ещё не было ночи длиннее.
Ну, конечно, сквозняк. Всё равно всё внутри холодеет,
Замирает дыханье невыпущенным изо рта.
Эта ночь, этот страх – сколько будет меня он тревожить?
Не давая уснуть, заставляя смотреть в потолок…
И опять – как ответ – заскрипев – до мороза по коже —
Открывается дверь, как страница с заглавьем «Пролог».
Открывается дверь – и опять я сквозь сон её слышу.
Темнота, загустев, многотонно ложится на грудь.
Пробираюсь к окну – всё равно мне уже не уснуть —
И смотрю на мозаику окон и чёрные крыши.
В небесах, как в груди, бьётся белое сердце луны.
Завороженный мир канул в сон под его аритмию.
Зарождается день – высоко над луной и над миром,
Отражаясь в морях, что безводны и не солоны.
МАКЕЕВКА
Я здесь впервые в жизни счастлив был,
И здесь же – первые узнал печали,