Должен радоваться вроде бы:
Хоровод красавиц ярок.
Но беда пришла на родину.
Нас причинно душит ярость.
Череда несчастий в прошлом.
Череда – гляди! – в грядущем.
Плач – у взрослых.
Дети-крошки
Тоже плачут – им не лучше.
Нескончаем стон, и тучи
Прут по осени плакучей.
ОДНА НА ВСЕХ
Всё верно.
В ноябре ударить
Морозу крепенько по лужам,
Чтоб захрустели ноги в паре
По льдинкам тонким, – надо.
Ну же!
Однако не видать Дедули.
Что? Красный Нос пощады просит?
Мелькнув, исчез.
…У тихих улиц
На всех одна бабуля-осень:
– Зачем исчез, меня кляня?
Вот бабье лето.
Грейся. На!
Я песню пропою любую.
Смотри: цыганистым подолом
Метет листва по крышам буйно.
Объявлена такая доля —
Весне по осени гулять,
Зиме идти пока в кровать:
Проснется после белых мух…
Ты обратись, Дедуля, в слух!
БЕЛОЕ
На белом свете я зажился.
Декабрь, и выбелен асфальт.
Когда я ночью спать ложился,
В окне явился лунный фавн.
Снежинки он бодал рогами,
Чтоб реяли они кругами,
Танцуя тихо пред стеклом.
Чтоб по стеклу всю ночь текло.
Я лег.
И очень чутко спал,
И видел сон, как снег ложился,
Как затухал кленовый пал.
Как я устал. Как я зажился.
Вот хитрый маг! Ты что наделал?
Смеялась утром детвора,
Когда скользил я неумело
По тропкам белого двора.
Когда за внуком я бежал,
Когда его я провожал
В школу.
Валерий ТОПОРКОВ. Глубже смерти
***
я несу в Твой свет кромешный
память о стихе
то есть мне везёт не меньше
чем любой блохе
много слишком много чести
зверю бытия
если точно против шерсти
пета песнь моя
если в пьеске скоротечной
некогда не сметь
петь что жизнь шибает течкой
псиной пахнет смерть
что вольно Тебе забанить
за печатный зуд
юзера что нёс всю память
о стихе на суд
DE PROFUNDIS
чтоб тебя обдавало воздушной волной
на вагонных подмостках у выхода стой
ухватившись за поручень крепко
потерпи до Арбатской рукою подать
пусть тебя услаждают сиренам под стать
две звезды Кабалье и Нетребко
чистый лирик но варварских явно кровей
ты невольно подумаешь чем не Орфей
адресуясь к Плутону в Рунете
предпочтёт инспирации скромный привет
не считай меня лохом я знаю что нет
нет любви глубже смерти на свете
а Гермес-то затейник ты только взгляни
за твоею спиною полотна одни
не упрямься тряхни шевелюрой
и признай что задумано очень хитро
до Второго пришествия прямо в метро
пассажиры убиты культурой
ты один не убит только ранен легко
так пускай же добьёт тебя олух в трико
перед стикером с «Пьесой» Монтале
чтоб ни вспомнить не мог ты ни свистнуть коня
Сивка-Бурка да где же ты что за фигня
нас спектаклем таким укатали
ущипни себя сделай усилие брат
выше сил твоих видеть как счастлив до пят
намекая на небо на солнце
итальянский башмачник* почти без труда
сквозь пространство и время спустился сюда
и в глаза этой жизни смеётся
_______
*Имеется в виду портрет башмачника кисти итальянского художника Федерико Андреотти (Federico Andreotti) (1847–1930). Репродукция этой работы экспонировалась, в частности, в одном из поездов Арбатско-Покровской линии Московского метрополитена, впрочем, так же, как и стикеры с произведениями Эудженио Монтале.
ПОДСНЕЖНИК
На сельском кладбище весной,
как в сердце каждом, есть надежда
на самый, может быть, простой,
вот-вот пробившийся, живой,
тебя жалеющий подснежник.
По узким тропкам, меж оград,
теперь к тебе приходят редко.
Так редко, что, бывает, взгляд,
почтивший этот скорбный ряд,
здесь меркнет дольше майской ветки…
Непревзойдённой тишиной,
минором ты ему ответишь
как будто в самый лютый зной
зайдёшься мыслью ледяной,
нездешних истин суть наметишь.
Поймёшь как будто, что она
не стелется лебяжьим пухом;
и только в слове, тоньше сна,
тобой продолжится весна,