Но что же это такое, как всё это правильно назвать? – думаю я. – Санкционированный садизм? Всесоюзная пыточная? Или это как раз и есть те самые «тяготы и лишения военной службы», которые я, согласно дисциплинарному уставу, обязан стойко переносить?
Лишь через полтора десятка лет я уразумел, что правильный ответ на мои вопросы дают социальная психология и опыты Дидье Дезора.
КАМНИ ЗАПОЛЯРЬЯ
Тут парни из камня, печали полны,
стоят у негромкой речушки,
тут мерзнут, подмяв под себя валуны,
тяжелые танки и пушки,
тут падало семеро из десяти –
от камня, разбитого залпом,
тут каждый, кто камнем упал на пути,
такое тебе рассказал бы…
Тут вьюга тоскует… Послушай ее
в холодном, темнеющем поле –
и будь даже каменным сердце твое,
оно содрогнется от боли.
Даже сейчас, закрыв глаза, я вижу эти хмурые просторы под низким небом, просвистанные ветром болота, приземистый кустарник, мох, бугры сопок – и памятники, памятники павшим… Долина Смерти, Западная Лица, Титовка… Сколько же тут сгинуло народу в минувшую войну!
Только послужив в здешних местах, понимаешь, как тяжко было погибать в этой угрюмой тундре…
ДЕМБЕЛЬСКИЙ ПОЕЗД
Игорю Печурину
«Свобода…» – шепнули колеса.
«На дембель!» – взревел тепловоз.
– Не вешай гвардейского носа, –
Насмешливо друг произнес.
Всучил мне какую-то банку,
Ладонь мою сжал, что есть сил.
Гармонь зарыдала «Славянку»
И я на ступеньку вскочил.
Вошел в полусумрак вагонный
И молча забрался наверх.
Зеленый фонарь станционный
Два раза мигнул – и померк…
И только совсем успокоясь
Под мерную песню колес,
Я понял, что дембельский поезд
Не только свободу привез,
Что меркнул за мокрым окошком
Не только зеленый огонь,
Рыдала не только гармошка
И ныла не только ладонь.
Как все-таки прочна душевная связь между людьми, рожденная в годы, когда жизнь давит на человека, – и как на удивление легко обрываются нити, завязавшиеся в годы благополучия… Сколько уже таких полудружб-полуприятельств осталось у меня позади!
А вот с Игорем Печуриным мы дружим до сих пор, и ничто за тридцать пять лет не омрачило наших отношений.
Познакомившись еще в вагоне, увозящем нас из Ярославля, мы затем досыта похлебали солдатской каши из одного котелка. А потом мой друг буквально вырвал меня из мглы, уже сгустившейся над моей гуманитарной головушкой… А сколько раз мы впоследствии праздновали наши совместные победы над тупостью и хамством армейского быта!
Еще и поэтому у меня всегда сжимается сердце при звуках «Прощания славянки».
***
Дом, семья, карьера… Что же я
Тешусь думкой аксамитовой?
Если выбрал царство Божие –
На земное не рассчитывай.
Стукнет в дверь судьба-страдалица
Иль калики перехожие,
Дом сгорит, семья развалится…
Где ты, где ты, царство Божие?
Аксамитовая думка вяжет воедино земное счастье с достижением духовной высоты, венчает розу белую с черной жабой. Да разве это возможно? – говорят все, кто хоть что-то понимает в этой тысячелетней загвоздке. Но ты стал настолько самостоятельным в своих суждениях о жизни, что не веришь ни чужим оценкам, ни чужим печальным примерам. А вот же, – говоришь ты, – возьмите Карамзина: и гений, и к государю был близок, и в семье счастлив. Значит – возможно!
Но потом вчитываешься сам внимательно в биографию Карамзина – и опускаешь голову: сколько смертей, бед, страданий, горя…
Берешь судьбу другого гения, Федора Тютчева – и вновь отшатываешься: какой ужас…
Перескакиваешь в советскую эпоху, смотришь на безусловного гения, на Андрея Платонова – и что же? Где тут счастье?
Бредешь дальше, вглядываешься в жизнь Юрия Кузнецова: о, нет, нет!..
Невозможно повенчать сияющую белую розу всеохватного знания, тончайшего чувства и трепетного их воплощения – с благодушной черной жабой земного быта, желающей слопать розу духа и тем самым стать поближе к этому душистому и прекрасному созданию.
Либо – либо, третьего не дано. Даже и не пытайся…