Я выбрал троих ребят, одним из которых был ординарец комбрига Михаил Белоконь, и через два часа мы вышли на задание. Времени было около десяти часов дня. В дорогу нам комбриг выделил из своих запасов по два сухарика. Больше дать было нечего. Правда, в бригаде было немного лошадиного мяса, но его же сырым в дорогу не возьмешь, а варить – не было времени. А время наше было рассчитано по минутам.
Мы выбрали гарнизон Луньки, до которого, если идти быстрым шагом, ходу два часа. Немцев там было немного, да и местного населения – тоже, в основном – женщины и дети.
На опушке леса устроили наблюдательный пункт и целый день вели наблюдение за гарнизоном. Нужно было узнать, где и какие посты выставлены. Перед самым заходом солнца неожиданно обнаружили, что вдоль дороги стоят ещё два поста в окопах, хорошо замаскированных бурьяном и дёрном. Один был метрах в ста от крайней хаты, а второй – метров на пятьдесят дальше от первого, ближе к лесу.
Когда стемнело, мы по-пластунски поползли в сторону гарнизона. Проползли метров триста, добравшись до третьей или четвёртой хаты от края села, и начали наблюдать. Нам удалось установить, что вдоль села ходит две пары патрулей. Просчитали время, за которое они проходили туда и обратно – у меня были трофейные часы со светящимся циферблатом, по которым засекал время.
В первом часу ночи мы подползли вплотную к хате. Я взял с собой Михаила, а двое остались наблюдать за двором. Мы остановились возле окна и стали прислушиваться. Окна были хорошо занавешены и только в одном месте через плотную ткань пробивался свет.
В комнате разговаривали двое: мужчина и женщина. Мужчина говорил на немецком, а женщина – на ломаном немецком. У нас была цель: узнать у хозяев, где размещаются немецкие офицеры, но тут я понял, что, возможно, мы уже у цели. Ночь была пасмурной и безлунной, звёзд почти не было видно – темень такая, что хоть глаз выколи, но глаза уже привыкли и нам это было только на руку – могли незаметно прийти и так же незаметно уйти.
Патрули проходили с точностью чуть ли не до секунды. Вот громко топая и разговаривая во весь голос патруль прошёл совсем близко от нас. Михаил шёпотом сказал мне, что они так себя ведут от страха, потому что боятся темноты. Я посмотрел на часы: времени было около двух часов ночи. Я пропустил патруль и, оставив Михаила у окна, подошёл к двери. Дверь открывалась вовнутрь, и я, легонько надавив на неё, попытался открыть. Дверь легко поддалась и бесшумно приоткрылась. В голове промелькнула мысль, что, вероятно, здесь до войны жил хороший хозяин, который смазывал навесы на двери, поэтому она даже не скрипнула. Махнул рукой Михаилу, который не сводил с меня глаз, и вошёл в сени. Михаил вошёл следом за мной и осторожно прикрыл дверь.
В сенцах громко сопела корова. Агентурная разведка ещё раньше доносила нам, что немцы оставляли коров только у тех женщин, которые жили с немецкими офицерами. Значит – мы у цели. У меня в кармане был маленький немецкий фонарик. Я включил его и направил лучик в сторону, где сопела корова. Она лежала на земле и отдыхала. Перевёл лучик на дверь, ведущую в хату, и увидел, что дверь закрыта на вертушку. Я выключил фонарик и осторожно подошёл к двери.
Мы прислушались. В комнате по-прежнему разговаривали, но понять уже было ничего невозможно. Немец, кажется, был пьян. Я осторожно открыл вертушку и стал нажимать на дверь, но она не поддавалась. Тогда потянул за рукав Михаила и шепнул ему, чтобы он приготовил автомат. Держа наготове пистолет, я с силой ударил плечом в дверь, и она сразу распахнулась.
В комнате за столом сидел офицер в чине капитана и, испуганно вытаращив глаза, смотрел на меня. Рядом с ним сидела молодая женщина. На столе стояла бутылка «особой московской» водки, варёная курица, хлеб и ещё какая-то закуска. Я направил на него пистолет и тихо сказал ему: «Хенде хох», а Михаилу – чтобы он закрыл за собой дверь, потому что с улицы могли заметить, как в хату кто-то вошёл. Немец встал и поднял руки. Женщина, которая сидела рядом с ним, была хорошо одета, и его рука в тот момент, когда мы вошли, лежала у неё на плече. Когда немец поднял руки, женщина стала от него отодвигаться. По всему было видно, что офицер собирался ложиться спать. Мундир на нём был расстёгнут, а на разобранной постели валялся ремень с кобурой. Рядом с кроватью стоял табурет, на котором лежал плащ.
Я заметил, что женщина пытается подобраться к кровати и прикрикнул на неё: «А ну, вернись, гадина, и подними руки!» Направил на неё пистолет. Немец немного пришёл в себя и спросил: «Ви кто? Полицай?» Я ответил: «Партизанен». Он побледнел и стал медленно садиться на табурет. Я сказал ему: «Ауфштейн!», и он встал. Михаил стоял возле двери с автоматом наизготовку. Я забрал оружие немца, его плащ и, отойдя в сторону, с пистолетом в руках, приказал Михаилу обыскать его. Во время обыска он стоял к нам спиной. Я спросил, есть ли ещё оружие, он ответил, что нет, и тут я обратил внимание, что задний карман его брюк странно оттопыривается. Полез к нему в карман, вытащил оттуда маленький дамский пистолет и спросил: «А это что?» Он стал говорить, что забыл о нём и думал, что оставил его в штабе. У меня в голове снова мелькнула мысль: должно быть это – важная птица. Пистолет положил себе в карман.