Конечно, автор должен позаботиться о том, чтобы мысль его была не сиюминутной, а объемной, учитывала возможное развитие событий, даже самое невероятное. Я – позаботился. И говорю спустя тридцать с лишним лет после создания этих строк: да, сегодня в моем отечестве предварительной цензуры нет, но совершенно не факт, что она не появится тут завтра. И тогда нас, поэтов, вновь будут осаждать по ночам запретные темы, готовые рвать наши сердца на куски.
А если государственная цензура и не появится – кто сказал, что только она одна обладает властью накладывать табу? Да кто угодно может попытаться запретить поэту писать на те или иные темы – даже сам поэт! Сплошь и рядом так и бывает. И тогда сочинитель оказывается в темной пещере собственного «я», переполненной опасными хищниками…
ПОВЕСТКА
О, штатская тишь! О, гражданская гладь!
Напившись супруге в отместку,
Выходишь в подъезд, чтобы почту забрать, –
И вдруг получаешь повестку.
«Явиться, как штык… За неявку – статья…»
И вмиг исчезают полмира.
Зажата и скомкана воля твоя
Косматой рукой командира.
А кто командир и куда повезут,
Об этом не спрашивай даже.
Быть вечным штыком для верховных причуд –
Не в том ли призвание наше?
И вмиг отсекаешь ты душу свою
От штатской прилипчивой скуки…
О, серые буквы в едином строю!
О, белое поле разлуки!
Полутора лет, проведенных на службе в «Советской Армии», хватило мне на всю жизнь – никогда потом, ни при каких обстоятельствах я не верил никакой пропаганде, из чьих бы уст она ни исходила, какой бы доказательной ни казалась. «Датчик истины», начавший формироваться в моем сознании еще в детские и подростковые годы, был неоднократно поверен в жестких армейских условиях – и именно в ту пору я начал осознавать правоту социобиологического взгляда на жизнь людей, на человеческую историю.
Со временем, правда, я ввел серьезную поправку в свои тогдашние, условно говоря, социал-дарвинистские воззрения. Божья воля, как я понял, владычит и в мире человечьих джунглей – в противном случае как бы я спасся? Я понял, что не спасся, а был спасен – и постижение этой истины примирило меня с земной действительностью. Мир людей – полузвериный мир, но над нами есть Бог, а значит, не всё потеряно, ничего не потеряно. Нам, людям, есть куда идти и есть на кого равняться в пути, мы не оставлены Богом, каждый из нас в любое мгновение своего бытия находится в поле зрения Его всевидящего ока.
И тогда я сказал себе: никакие «повестки» не должны ввергать тебя в состояние тоски. Они ничего окончательно не решают, эти бумажки с «пропагандой». Твоя личная воля зажата и скомкана чужой рукой только до той поры, пока ты разрешаешь этой руке действовать. Возможно, эта рука в какой-то конкретный момент даже и права – но это ты должен решить сам. Только ты сам! Перед тем, как стать серой беспрекословной буквой в единый строй, ты должен осознать одну простую вещь: благодаря Богу ты полностью свободен на этой Земле. Поэтому в каждый миг своего бытия ты можешь поступать так, как ты – лично ты! – считаешь правильным.
Я вспомнил об этом, перечитывая свое стихотворение, написанное в середине 80-х и опубликованное впервые лишь в 2005 году.
ХОЛОД
День – как глыба прозрачного льда,
И видны неожиданно резко
Голубая лесная гряда,
Фиолетовый дым перелеска.
Словно в линзе огромной стою,
Мир еще предо мной не расколот…
Всё застыло в родимом краю,
Всё сковал неожиданный холод.
Огромная ледяная линза осеннего дня прозрачна, но тверда. Из нее нельзя выбраться, в ее толще нельзя шевельнуться без того, чтобы линза не треснула, – такова была созданная мной в начале 80-х годов символическая метафора тогдашнего состояния советского общества. Мне, конечно, в ту пору и в голову не приходило излагать свои мысли столь однозначно, но смутное ощущение, переполнявшее меня и заставлявшее писать подобные стихи, было именно таким.
Сегодняшний я сказал бы: поздняя осень политического режима, духовный анабиоз поколения. Но тогда я не формулировал, а только чувствовал, только ощущал.