Увиденное врезалось мне в память – и чуть позже обернулось тоскливым стихотворением. Но что пробивалось сквозь эти строки? До конца коммунистической эпохи оставалось еще лет пять-семь – и ничто, казалось, не предвещало распада советской империи. Даже в мыслях своих я не мог предположить, что буренки, овцы и козлища вскоре разбегутся по округе и что у пастухов не хватит ни сил, ни решимости снова согнать эту живность в единое стадо.
Отчего же этот пейзаж в багровых тонах нагонял на меня тогда такую тоску?
ПОДПОЛЬЩИК
Просторы богомолья
Пронзил разбойный свист —
И вышел из подполья
Великий Нигилист.
И, ухватив дубину,
Ступил на скользкий путь…
Но согнутую спину
Не смог он разогнуть.
Куда бы ни шагнул он,
Назад или вперед, —
Настороженным гулом
Его встречал народ.
Повсюду выдавала,
Всё портила она —
Наследница подвала,
Проклятая спина!
Особенною метой
Отмеченный навек,
Прошел он жизнью этой,
Как низкий человек.
Не зря его сокрыли
В особенном гробу…
Наверно, и могиле
Не выпрямить судьбу.
Сочиненное в самом конце 80-х годов, это стихотворение подводило итог моим раздумьям о так называемом «освободительном» движении в нашей евразийской империи – движении, сильно пособившем врагам исторической России покончить с ней в первой четверти XX века. Я понял, что очкарик в пледе и широкополой шляпе, полвека бродивший по моей державе с можжевеловой дубиной на плече, обнялся с международным террористом, присланным к нам немцами в запломбированном вагоне, – и вдвоем они порешили матушку-Русь. А затем, слившись в одну желтоватую мумию, укрылись в стеклянном гробу, лежащем в подземелье под зиккуратом на главной площади имперской столицы…
Конечно, эти строки не могли появиться тогда в отечественной печати. Но и лежать в моем архиве им долго не пришлось. Историческое время на глазах ускорялось: осенью 1990 года я опубликовал это стихотворение в ярославской прессе, а еще через год оно появилось на страницах журнала «Москва».
***
Увы, оборван вечный сон
Еще вчера.
Доисторических времен
Прошла пора.
Никто в державе не молчит –
Ни враг, ни брат.
И даже призраки обид
Уже кричат.
А зев истории отверст
И нем.
И в каждого направлен перст:
Ты с кем?
«С того и мучаюсь, что не пойму, куда несет нас рок событий…» – в конце 80-х я часто повторял эти есенинские строки. Но чаще – тютчевские: «Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые…»
Конечно, я тоже ощущал себя – и ощущаю поныне – всего лишь маленькой щепкой в водовороте исторического бытия. И все-таки это сравнение неполно, а потому и не вполне верно, ибо щепка не мыслит, не наблюдает, не оценивает, не делает выводов. Тютчевское сравнение людей с небожителями, созерцающими исторические процессы, – глубже, точнее и, чего уж греха таить, приятнее: ведь ощущать себя мыслящей щепкой – гораздо утешительнее, нежели щепкой безмозглой, по уши деревянной.
А ход событий на рубеже 80-х и 90-х годов ускорялся в моем отечестве буквально на глазах. Доисторические времена заканчивались, наступали исторические. Крутясь и кувыркаясь в пенном потоке, стараясь держаться поближе к своим, мы все вместе неслись к водопаду, чей глухой гул был для чуткого слуха уже вполне различим.
Я опубликовал это стихотворение в своей второй столичной книжке, вышедшей в свет в самом начале 1990 года – меньше чем за год до распада державы.
ЗА ТЕМНЫМ КЛУБКОМ
Опять я доверчиво мчусь
По топкому отчему краю
За темным клубком своих чувств…
Куда заведет он? Не знаю.
Вот дергает снова: иди!
Ах, мне бы отстать, осмотреться…
Но скачет клубок впереди
И нить не отвяжешь от сердца.
Отправляясь в темные критские подземелья, герой древнегреческих мифов не просто берет с собой моток пряжи, подаренный ему возлюбленной, а предусмотрительно зацепляет один конец нити за косяк двери, открывающей вход в лабиринт. И затем движется на поиски чудовища, постепенно разматывая клубок. Именно эта спасительная нить поможет Тесею выбраться на свет после победы над Минотавром.