Ах, он не ведает, не знает,
Себя, прекрасного, любя,
Что вечной славы не бывает,
Что вечность славит лишь себя,
Что даже Мекка и Кааба
Уйдут однажды в забытье…
Крадется грусть Афросиаба
В стихотворение мое.
Вечность ничего не увековечит в подлунном мире – ни тебя, ни твой город, ни твою страну, ни твою планету: все наши свершения однажды будут занесены песками времени. И сами эти пески однажды исчезнут… Так думал я, бродя в начале XXI столетия по холмам древнего городища под Самаркандом.
Зачем же мы так настойчиво добиваемся известности на этом свете? зачем стремимся запечатлеть свои имена на осыпающихся твердынях материального существования? Такое стремление может говорить только об одном – о нашем неверии в вечную жизнь на просторах, сотворенных Создателем.
Значит, мы не верим в вечную жизнь? Но вот эти холмы – разве не говорят они нам о тщете жизни временной?
СТОЛПНИК И ФАРИСЕЙ
Словно ветер, вздымается зависть в толпе,
Подчиняющей душу закону.
«Ты зачем это встал на особом столпе? –
Говорит фарисей Симеону. —
Чем высок ты пред Богом – не знает никто!
Так скажи перед ликом соборным:
Для чего ты стоишь? С кем ты споришь? И что
Утверждаешь стояньем упорным?
Не по нашим канонам спасаешься ты
И не наше наследуешь знанье.
Слишком просто ты хочешь достичь высоты,
Слишком дерзко твое предстоянье.
Мы столетьями просим у славы скупой
Подаянья – а ты уже славен?
Не созрел ты, благой, чтоб стоять над толпой!
Даже нам, многогрешным, не равен!..»
Но стоит терпеливо над вечным ханжой
Кроткий пастырь на камне заветном,
Не смущаем ни речью, ни мыслью чужой,
Не колеблем завистливым ветром.
Для чего он стоит? С кем он спорит? И что
Утверждает судьбою своею?
Чем высок? Только Господу ведомо то
И неведомо то фарисею.
Фарисей есть фарисей – ему непременно нужен кто-то, кого можно гнобить. В моем отечестве на этом поприще ныне особо выделяются неофиты от православия. Заполнив домашнюю библиотеку трудами из святоотеческого наследия и вычитав в них то, что созвучно завистливой душе, такие «праведники» начинают искать жертву в среде творцов, ищущих Бога. И находят ее, чаще всего, в лице того, кто, в отличие от них, является художником, но не воспроизводит, буква в букву, древний канон, осмеливается идти в своем творчестве собственным путем.
Вот тут и начинается… Творческая немощь неистовых ревнителей восполняется псевдоправославной болтовней, понимание сущности дела подменяется обилием цитат. И на всю страну начинают звучать упреки по поводу якобы недостаточной религиозности творцов-художников, незнания ими «основ благочестия» и т.п. Упреки столь запальчивые, словно сам Господь выдал критикам пленарную индульгенцию, удостоверил, что их устами глаголет истина в последней инстанции.
Если такие фарисеи еще и не поленятся съездить на Святую Землю, то от их наставлений становится просто некуда деваться. Мы, мол, сподобились благодати Христовой, а ты не дорос до глубин, не созрел о Господе свидетельствовать, клади стило на стол. Такие лицемеры и преподобному Симеону указали бы: не смеешь ты, братец, на особом столпе стоять…
На фоне этих моих размышлений и родилось стихотворение о Симеоне-столпнике и критикующем его фарисее. Исторически секта фарисеев и святые столпники разнесены во времени, но психологические типы их, как выяснилось, живут и здравствуют.
***
Что мне сделать с Божьим даром?
Отравить хмельным угаром?
Спрятать?
Вывалять в грязи?
Иль поставить на божницу?
Иль отправить за границу?
Боже, Боже упаси!
Если есть он в самом деле,
Служит пусть единой цели –
Возвышению Руси.
Такое вот стихотворение я написал в конце 80-х годов прошлого века. Перечитывая сейчас эти пафосные строки, думаю: что ж, порыв-то был благородный… Только вот сама идея постановки человеком своего Божьего дара на службу – на любую службу! – кажется мне ныне сомнительной.