венки из трав дурманящих и сизых.
И если бы тебя позвали снизу,
безумным не внимай. В твоей горсти
зажата нить трагедий, кривд и правд.
Кисть разомкни, плывущая над миром…
По-прежнему все серо здесь и сиро.
Остывшая, пустынная квартира,
где я плету венок из слов и трав
той, для которой нелюбовь – отрава…
ПОДЗАБОРНОЕ
Ветошка, лоскутье подзаборное,
черепок я, осколок стекла.
Легшей в землю попкорном – не зернами,
не взойти. Потому не смогла.
По плевку, по бычку да по камешку
на помойке расту и расту.
И росточком не вышла пока еще:
не видна я тебе за версту.
Все косишься на звезды блестящие,
что на нитках висят в Новый год.
Подзаборное все – настоящее —
терпеливо и верно растет.
НЕИСТРЕБИМОСТЬ
Неистребимо – в дереве – качать
упрямой и веселой головою,
а в пугале – на дереве торчать
и пялиться в пространство мировое,
в калитке – без хозяина скрипеть
от боли и до боли в перепонках.
А в женщине неистребимость – петь,
укачивая на руках ребенка.
***
Отойди, судьба, не трожь чужого,
пусть оно и на душу легло,
ни чужой строки не трожь, ни слова,
ни чужого призрачного Рима,
ни чужого над трубою дыма,
даже если дым и был тобой,
не была для дыма ты трубой,
даже если мысль невыносима,
всё равно – упрямо – мимо, мимо —
только в своего гнезда тепло…
Будет небо – будет и крыло.
НИЩЕТА
На нищету мою пошли цветок.
Пусть будет незатейлив, одинок
и в пестрой стайке родственных цветов
пропасть в глухом забвенье не готов.
С неведомого краешка земли
мне ласточку на нищету пошли.
И будет в мире песня, будет кров,
и мир не так пустынен и суров.
Пошли хоть неба синий лоскуток,
коль не послал ни птицу, ни цветок.
Коль ты – не тот. И я, видать, не та…
Пришлась бы только впору нищета.
***
С тобой говорили о разных вещах:
об истинном, ложном в искусстве,
о сочности мяса говяжьего в щах,
о пошлом и низменном чувстве,
о том, что твой папа любил рисовать
(хорошим бы стал маринистом),
о том, что на свете есть стол и кровать,
где должно быть честным и чистым,
о том, что картины стоят у стены
(все занятость – надо повесить!),
о том, что давно жить мы вместе должны…
Но нужно домой: скоро десять.
ОДИССЕЮ
Так пел ее голос, летящий в купол…
Александр Блок
Ты будешь жить на берегу
Бискайского залива.
Толпятся волны, на бегу
бормочут торопливо.
Ты будешь жить один как перст,
без языка и правил,
с тоскою тех забытых мест,
что навсегда оставил.
Но, одинокого любя,
не дремлет Божье око,
и будет в сердце у тебя
совсем не одиноко,
и будут муку навевать
о родине далекой:
и голос петь, и очи звать
печальной Пенелопы.
ЯЩЕРКА
лист последний облетает
значит осени конец
и во рту как будто тает
кисло-сладкий леденец
лишних слов не говорила
яблок – сад
и небо – звезд
и туманы всё варила
осень-ящерку за хвост
не тяни
погибнет ночью
у ближайшего куста
потому что больно очень
жить на свете без хвоста
***
Держи меня, соломинка, держи меня.
Из песни
соломинка соломинка соло…
весло мое веселое крыло
везучее везущее былье
все сущее во мне и все мое
и стоит ли былинка горевать
суденышко мое моя кровать
а если в море ветром унесло
то ветреное выдалось число
послушай небо ангелов приют
венки сонетов ангелы плетут
поэтово святое ремесло
поэтому соломинка светло
Владислав ПЕНЬКОВ. Для ангелов и лебедей
На смерть Влада Пенькова (1969–2020)
…Всегда замираешь от прихода таких вестей – у нас ведь расширенная «ситуация контакта», и контакта не поверхностного, а глубокого, «сердечного», затрагивающего самые тонкие душевные струны.
Так сформировался достаточно большой круг людей, которые идут бок о бок с тобой, которых считаешь «своими» и за которых болит душа как за самых близких.
Чуткий к слову и к миру поэт Влад Пеньков принадлежал к этому кругу – не по длительности совместного с «Парусом» пути, не по личным знакомствам, но по отчётливости и своеобычности художественного дара – как будто нездешнего, взлетающего к горним далёким мирам и с той высоты приносящего свою, запечатленную в оболочку поэтического слова весть.