И глядишь на муху, не мигая,
что встречает солнце на окне.
Шесть утра. Душа моя нагая,
умирать-то ведь придется – мне.
COVID-19
Р. Аймалетдинову
Когда, Ренат, письмо, минуя карантины,
доедет до Москвы, подумаю: «Пора
продать, Ренат, мои голландские картины
и масок накупить (пусть носит детвора)».
«Но как же стрекозу тогда ловить в июне?..» —
душа задаст вопрос. И не отвечу ей.
Ведь груднички – и те уже пускают слюни,
на травку норовя ножонкою своей
ступить. «О ангел сна!.. Верни нам это лето,
где масок нет еще на миллионах лиц», —
подумаю. Ренат, в конверте нет ответа.
Забыл?.. Нельзя писать сегодня из столиц?..
У нас уже цветет черемуха (наверно).
Но хлоркою пропах пятиэтажный дом.
Я в пятый раз прочел, Ренат, всего Жюль Верна.
Мне даже водку пить приходится с трудом.
На бабочек смотрю из форточки. Из маски
«прекрасные!» шепчу крапивницам вослед.
Земля еще не все нам рассказала сказки.
(Особенно – из тех, где Человека нет.)
***
Лейка моя пустая, сядь на скамейку тоже.
На – закури от скуки, грядки обозревая.
Пусто и там. От скуки клею свои калоши.
Здесь, на земле на грешной, то есть вдали от рая.
Да, барахла немало было на свете этом
привезено комоду с помощью чемодана.
Руки устали. Баста. Даже с велосипедом
я расстаюсь, хотя он вроде бы без изъяна.
Ты?.. Ты – другое дело. Ржавая, а туда же —
надо полить морковку, дескать, и огуречик.
Жаль – выпадают зубы. Их ожидает каша.
А хорошо ведь было воду таскать из речек!..
В молодости. Рубаха всё норовила, помню,
к бабе какой прилипнуть. Глупые были, черти, —
я и рубаха. В Таю втюхались или в Тоню?..
Нет, не сумею вспомнить, видно, до самой смерти.
Ты посиди. На грабли не наступлю, не бойся.
Мне ведь – седьмой десяток, не девяносто то есть.
Можно еще скворечник к той прикрутить березе.
В мае. И эту грядку перекопать на совесть.
***
Иллюзий мотыльки куда-то упорхнули.
(А может, высохли от времени в шкафу.)
Не венский человек сидит на венском стуле,
пытаясь дописать последнюю главу.
Романа?.. Нет-нет-нет… Так – повести печальной.
Так – повести о том, что было и прошло.
На улице Пустой. (А может быть, Банальной.)
Такое у него случилось ремесло —
дописывать главу. А ведь казалось: свыше
Судьба ему дана. Иллюзий мотыльки —
их крылышки шуршат, осыпавшись на крыши
домов, где ночевал, листая дневники.
Банальный человек. Сидит на венском стуле.
Чернильница. Перо. Пиши себе роман.
(Казалось бы.) Зачем тебе «Киндзмараули»?..
Допей валокордин. Все прочее – обман.
ПАПИРОСА
Я, который лопатой чертил огород
и чего-то втыкал в эту землю когда-то,
нынче просто курю у закрытых ворот
коллективного, если задуматься, сада.
И задумаюсь. И посмотрю за забор.
За забором трава оплетает скамейку,
где когда-то сидели и я, и Егор,
и Таисия, снявши свою телогрейку.
Это было в году, почитай, не в восьмом,
а в девятом… До новой, наверное, эры.
Или лейку Егора, к примеру, возьмем.
Нет ее!.. Хороши, ёксель-моксель, примеры!..
Унесли. Пионеры. А может, народ,
что из Средней из Азии едет куда-то.
Тоже, видимо, свой разводить огород.
(Не останешься, пугало, ты без халата
полосатого.) Вишни зачем-то цветут.
На веревке Егорша оставил кальсоны.
«Сам-то где?..» – папироса подумает тут.
И погаснет. Дымить больше нету резона.
Утрамбую окурок в земле каблуком.
Словно не было нас – огородников хилых.
Скоро яблоки свесятся с веток кругом.
(Не сажают их – яблони – жаль на могилах.)
***
Зачем, сутулое пальто,
кладешь в карманы зажигалку
и письма?.. (Хватит лет на сто
их перечитывать.) Не жалко?..
Однако ты бредешь туда,
где сыро, холодно, безлюдно,
и смотришь то на провода,
то на речное – смотришь – судно.
Река по-прежнему течет,
но прежнего не остается
ни здесь, ни там, где небосвод —
уже лесок или болотце.
От писем – пепла бугорок
(не страшно – дождь через минуту).
Пальто продрогло. Я продрог.
Зачем писать из ниоткуда?..