Подсолнух рос в палисаднике, слева от главного входа в штаб. Его крепкий полутораметровый стебель, по-военному прямой и строгий, венчала блинообразная серо-черная морда, а ту обрамляла желтая грива крупных лепестков. Издали подсолнух походил на зажженную конфорку газовой плиты, косо прилепленную к торчащему из земли шлангу. Цветок, как заправский ПВОшник, сканировал сектор неба с катящимся по нему солнцем. Подсолнух ни на секунду не упускал объект из вида и, казалось, жадно высасывал из него необходимую для жизни энергию.
«Цветок… Это для гражданских он – объект восхищения. А для военных – лишняя головная боль. Как я мог его прохлопать? – досадовал Тихон. – Как пропустил? Почему на корню не изничтожил? И почему он, гад, вообще так вольготно раскинулся на вполне себе уставной клумбе? Теперь вот следи за ним…»
Тихон опасливо выглянул из-за угла штаба. Подсолнух торчал на клумбе. Понятно: резать его возле штаба – дураков нет. Тем более, днем. В части каждый знает, кто такой полковник Соскин, знает, что без его ведома тут не то что подсолнух, василек расти не будет. Значит, подсолнух растет санкционированно, и нечего на него покушаться. Да и невелика добыча, чтобы осложнять и без того суетную армейскую жизнь.
Да, но это днем… А если ночью?
Ночью желающих досадить ненавидимому всеми Гоблину всегда было более чем достаточно – в основном из числа гуляющих в соседнем «Залёте» офицеров. Но подсолнух, как назло, рос прямо у окна, за которым круглосуточно бодрствовал оперативный дежурный. Только самый отчаянный ловкач мог отважиться на опасный ночной трюк. Тем более что «опер» наверняка тоже получил от Гоблина соответствующие указания и будет глядеть в оба.
Строго говоря, до наступающей ночи Тишке совсем не было дела. Его наряд заканчивался сразу после развода, в 19.00. После этого следовала формальная сдача инвентаря, территории и учет недостатков.
Недостатки были одними и теми же: перегоревшая лампочка в кладовке, скол на писсуаре, трещина на стекле в приемной командира, неопечатанный «черный ход» и прочая мелочь. После подписания стандартного и от веку никем не перечитываемого рапорта приема-передачи дежурства следовал короткий доклад «оперу».
И – в казарму, отдыхать и отсыпаться. Недолгие, зыбкие радости в суетной службе сержанта учебки.
– Дежурный! – из раскрытого окна высунулся старший помощник начштаба подполковник Марконин, – зайди ко мне за книгой нарядов!
Марконин, на первый взгляд казавшийся сухим, как гриб и строгим, как топор, был, в сущности, неплохим мужиком. Свои хорошие качества он тщательно скрывал. Несмотря на напускную его строгость, подполковника в части любили. Косвенно эта любовь выражалась в том, что Марконин имел сразу два прозвища – и прозвища эти, несмотря на ироничность, были добрыми и необидными.
Первое, более употребляемое, было – «Радионяня», по названию известной детской радиопередачи. Оно произросло от фамилии офицера, созвучной с фамилией знаменитого изобретателя радио Маркони. А «няня» добавилась к радио уже потом, намекая на назидательные педагогические нотки, с которыми Марконин обычно обращался к подчиненным.
Вторым прозвищем было «Чапаев». В паспорте Радионяня значилась Василием Ивановичем, а умение как-то залихватски (но при этом не нарушая устава) носить военную форму и вовсе убеждало в сходстве Марконина с легендарным героем.
Тишка Марконина уважал, хотя тот и обеспечивал ему самую нудную работу – доведение до офицеров очередности заступления в наряд. Завтра, кстати сказать, Радионяня должен будет и сам заступить в наряд оперативным дежурным. Смена их, в отличие от смены всего остального наряда, начиналась не вечером, а в 10 утра – и Тихон никак не мог к этому привыкнуть. Наряд дежурного по штабу и без того был донельзя суетным и суматошным, а тут старшему сержанту приходилось еще иметь за одни сутки дело аж с двумя оперативными дежурными. Под каждого подстраиваться, каждого терпеть…
Получив книгу нарядов (планшетку с несколькими разлинованными под копирку листами), Тихон оставил за себя наиболее толкового из посыльных и отправился рыскать по части в поисках офицеров. Каждый из них сейчас где-то гасился, как мог, и каждого нужно было отыскать и довести до него под роспись время заступления в наряд. На это нужен был нюх, как у лагерной овчарки на зековский бушлат. Но у Тишки нюх был и потому управился он быстро.