Да, противодвиженье сказке,
Где все отлично под финал.
Но столько пролито тепла,
И горечи такая малость,
Что думаешь: да, жизнь была…
И здесь, наверное, осталась.
НЕЗАМЕТНЫЙ
Двор, зимовавшая грязь, сквозная тень голой ветлы.
Бечевки провисли, на сером белье заплатки, как лед, белы.
Мама захлопнет форточку, когда впустит кота домой,
Вполголоса заговорит, чтоб не услышал никто чужой:
«Пойми, сынок, пойми, наконец – незаметность наш крест,
Так повелел испокон веков бог этих пасмурных мест.
Бесшумней воды и ниже травы, не поднимая глаз…»
Мама, я жил за добро и за мир, но понял только сейчас:
Если ни разу не думаешь или думаешь, но не так,
Если вообще живой – значит, точно ты чей-нибудь враг.
Но до тех пор, пока не решу, на каком стоять берегу,
Я ни в кого, кроме себя, выстрелить не смогу.
Оттаявший мусор за ночь подернулся крепким льдом.
«Я здешний» звучит сегодня и с гордостью, и со стыдом.
От новостей – тревога, от водки – горькая глухота…
Не бойся, мама, я защищу и тебя, и дом, и кота.
***
Штопая небо, иглу отложу.
Всё сохраню. Всё расскажу.
Память прорех. Сна бахрома.
Кажется, так сходят с ума.
Битый кувшин. Сладкий кагор.
Поступь часов. Наперекор.
Бег из себя. Кто виноват?
Матушкин крест.
Знобкий закат.
Писала в тетрадке. Пела в углу.
Небо ползет. Дайте иглу.
Тонкая нить моих журавлей.
Всё сохранить – всё тяжелей.
Дочушкин взгляд.
Омут минут.
Всё ещё я
Всё ещё тут.
***
Оторвался – лети: тополиным пером,
Пересохшим листком и чернильной слезой.
А зажмуришься – видишь оставленный дом,
Половицы и книжки, герань и покой.
Это именно там ощущаешь в свой срок,
Что любить не хватает дыханья и сил
И чужое, чужое все то, что берёг,
А взаправду твое – только то, что дарил.
Мы приходим одни – и уходим одни,
Разве с малою толикой ваших молитв.
Точно пух, осыпаются мысли и дни —
Будет нечем прикрыться, едва зазнобит.
Оторвался – не бойся. Твой ветер не лжёт.
Помни – больше путей, чем разорванных пут.
Длится небо, как медленных перьев полет,
И стучатся в окно.
Никого не найдут.
ЧЕРЕПАХИ
Вот ползут черепахи догонять облака,
Помня медленным сердцем слабый пульс ветерка
Над пустыней и морем – точно времени ход.
Облаков не догнать. Но черепаха ползёт.
Кем-нибудь завершится изнуряющий путь
Там, где в панцирь живое не вместить, не втянуть,
Потому что не нужно. Потому что легко
Хищных птиц не бояться, холодов, дураков.
Ты прорвался сквозь спячку, и продрог, и ослаб,
Но гляди – под щитками всех узорчатых лап
Одуванчик и клевер, подорожник и сныть.
Ты не камень, творенье, обречённое жить.
Облака расползаются, и ветер иссяк.
Вот террариум с лампой отдают просто так.
Но Господь, согревающий вечность в руках,
В ней найдет уголок
и для верных Своих черепах.
***
Отпусти меня, Боже, в поля,
Разрешив от себя самой,
Путь вьюном да полынью стеля
До самой границы земной.
В струну разомкнется спираль,
Чуть слышная, зазвенит.
Днями становится даль
Ради тех, кто просит молитв.
Ветер катится рыжим клубком.
Август кланяется сентябрю.
Ты же, Господи, знаешь, о ком
Плачу и говорю.
Так порадуй их чем-нибудь
Да отнеси от беды,
И за каждым шагом побудь,
Даже если шаги нетверды.
Низко тучи над головой,
В пыли не видать ни зги.
Ты, пожалуйста, одного
Особенно береги:
Больше всех других горемык
Он достоин счастливейших дней,
Пусть боль его будет на миг
И не я причиною ей.
СОРОК ПЕРВЫЙ
Сорок первый пошел на круг, спит в салоне один пассажир –
Будто выбрал неверный маршрут и кружил по нему, кружил…
Эх, никак не уйти из сети многокилометровых дорог:
Просыпаться и вновь дремать под водительский матерок.
Сорок первый пошел на круг, на тоннельный мерцающий свет.
В сорок первом ушел на фронт меня не увидевший дед.
Видно, каждому свой Берлин, свой рубеж и свой перевал,
Но я думаю, он победил, чтоб никто больше не воевал.
Сорок первый пошел мне год, а не сделано ничего.
Лишь молчанье кричит в груди, словно колокол вечевой:
Вся-то жизнь на коленях – лежит перечеркнутая тетрадь:
Не создавшему ничего будет подвигом не разрушать.
Всё, приехали. Я схожу. Скоро все, должно быть, сойдем.