Однако в эмиграции интерес к фантастике я утратил, потому что она представляет собой искусственное конструирование таинственных свойств бытия, тогда как в реальности я обнаружил существование более увлекательных настоящих тайн. Так что попробую изложить лишь свое нынешнее личное отношение к этому виду литературы, сознавая при этом, что многие авторы «Паруса» более компетентны в этой области и могут что-то уточнить.
+ + +
Мы с детства ощущаем таинственность в мiроздании, и если это ощущение не затухает во взрослом возрасте, то пишущие люди могут его, в разной степени, выражать посредством литературных произведений. Когда-то давно, в «Гранях», в рецензии на прозу Андрея Битова 1980-х годов, увлекшей меня ощущением этой таинственности, я использовал выражение «прикосновение к тайне бытия» – с тех пор в этом критерии мне видится сущность талантливой художественной литературы вообще (в отличие и от точной науки, и от богословия).
В художественной литературе, наверное, невозможно провести точную границу между фантастикой и реализмом, учитывая общую способность и склонность человека к воображению. Вот, например, в том же номере «Паруса» мне понравился рассказ Андрея Строкова «Крайний полёт», где главным героем изображен листик дерева, его судьба и людей в окружающем мiре. В реалистичной повести Г. Владимова «Верный Руслан» мы видим происходящее глазами бывшего конвойного пса. У классического реалиста В. Распутина в «Прощании с Матерой» появляется фантастический образ – дух природы, Хозяин. Можно упомянуть и «Собачье сердце» Булгакова. Но всё это не то, что обычно понимают под фантастикой. Это просто приёмы фантастического воображения в реализме. Или вот уникальная «остраненная» философская проза Андрея Платонова («Котлован», «Ювенильное море», «Чевенгур») с признаками антиутопии, и вообще его языковые образы, в которых бытие проявляет живую субъектность – это что? Как будто что-то вещает через него как медиума…
Известны фантастические приемы и в произведениях серьёзной религиозной тематики, например, «Письма Баламута» Клайва Льюиса. Возможно, в наше время таковы повести Юлии Вознесенской (они весьма популярны у православных, но сам не читал их). Хотя и это, пожалуй, не фантастика, а её литературные приёмы, применяемые в произведениях, основанных на традиционном богословии. Тогда как к жанру фантастики правильнее относить литературу по ее основному нереальному содержанию.
В таком специальном фантастическом жанре отмеченное ощущение таинственности бытия становится очень выпуклым, доминирующим, таинственность как бы искусственно вытаскивается автором в совершенно неожиданных и субъективно изображаемых образах, и уже не как тонкий художественный приём, а превращается в основное содержание текста. Нередко получается наверченный «перебор», когда тайна перестает быть увлекательной, превращается в беллетристический приём ремесленника-фантазёра. (Такое ощущение сейчас у меня в памяти от «Туманности Андромеды» Ефремова.) Хотя, разумеется, талантливость фантастического произведения определяется теми же критериями, что и вся художественная литература. Она не должна быть дидактической и топорной. Вот и в фантастике могут быть как топорность, графоманское оригинальничание, «перебор» художественных приёмов, так и тонкое «прикосновения к тайне бытия».
+ + +
Итак, есть ли у фантастики как литературного жанра (если его можно так назвать) четкие признаки? Наверное, общий признак тут – игра мысли (ума) в придумывании нереальных ситуаций или открытий, или даже «творческое создание» нереального виртуального мiра – в отличие от реального. Какова писательская цель этого? От всякой творческой игры игрок получает интеллектуальное удовольствие, иначе бы люди не играли в шахматы и не занимались сложнейшими абстрактными проблемами математики. Так же, наверное, и писатель-фантаст. В литературе в основном это бывает игра с целью увлечь также и читателя необычной экзотикой, приключенческим сюжетом, мистикой, но порою и для философского осмысления каких-то категорий, потенций и проблем реального бытия. Ничего нового я не скажу, но попробуем хотя бы обозначить границы и разновидности этой литературной игры. Их, конечно, гораздо больше, чем упомянутые в беседе с Дмитрием Игнатовым две основные: «твердая» фантастика (основанная на научно-техническом развитии) и «мягкая» (общественно-политическая, историческая, фольклорная).