– Ты, Солозоб?..
– Быстрее сделаем – быстрее кататься пойдем, – неуверенно сказал Солозоб, стараясь не смотреть Уразаю в глаза.
– Ты, Ваганька?
– Письмо в РОНО надо писать: здесь мы ничего не добьемся.
Уразай болезненно скривил губы:
– Тогда идите убирать коровники, – сказал он презрительно.
– А ты? – спросил зачем-то Ваганька.
– Я уже сказал!..
– Один ничего не добьёшься.
– Катись ты!..
Ваганька, поникнув головой, отошел; Евгения с тревогой наблюдала сцену: это уже была не теория справедливости философа Ваганькова, а что-то другое.
– Ребята, идите все, я вас догоню.
Когда в комнате остался один Уразай, Евгения подошла к нему:
– Дима, зачем ты так сделал?
– Я не стрелял по лампочкам, – он стоял у окна и сосредоточенно смотрел на улицу.
Евгения тоже взглянула в окно и увидела совсем рядом красногрудого снегиря; снегирь весело прыгал по ветке, временами поворачивая к ним головку, словно приглашая их полюбоваться на него. Евгения посмотрела в лицо Уразаю и поняла, что он не видит снегиря, то есть снегиря, может, он видит, но не осознает снегирёвой радости.
– Вполне допускаю, что ты лично не бил лампочки, но ты живешь в коллективе…–сказала она, стараясь говорить ласково. Ей было жаль его. – Вы же виноваты. Вы сами сказали, что виноваты все.
– Я не стрелял по лампочкам, – внешне равнодушно повторил он, все так же пристально глядя в окно.
– Так ты ответишь директору: ты для него придумал эту фразу, а мне скажи как себе…
– Я не стрелял…
– Зачем ты так, Дима?..
– Не знаю, – он совсем беспомощно улыбнулся.
– Пойдём… Ведь это нисколько не трудно – со всеми вместе. Трудно всю ночь стоять у директора. Пойдем?..
Но Уразай отрицательно замотал головой:
– Нет, – я уже сказал.
– Но я тоже скажу директору, я должна сказать, Дима!..
– Чего привязались? Идите и говорите своему директору. Я не стрелял по лампочкам, не стрелял! – закричал он.
Евгения в волнении вышла. Пацаны невесело стояли в коридоре:
– Идемте, ребята. А Уразай будет наказан, – обиженно сказала она. Все молча пошли.
Дорогой к коровникам Евгения думала, как ей поступить: докладывать директору о поступке Уразая или нет, если докладывать, то как? Всё, что она видела и слышала?.. Но это ещё раз будет повод Созину считать, что «таких надо отделять в учреждения более строгие…» Умолчать – значит сделать Уразаю поблажку: для всех, даже для философа Ваганькова, это будет поблажка, по-другому они не поймут, а он сам? Как это принял бы сам Уразай?.. Никогда не узнать. О чем он сейчас думает: ждёт неотвратимого наказания? Сожалеет о своем поступке? Тешит себя надеждой, что, может, я не скажу директору? Во всяком случае, ему куда труднее, чем ребятам: вон они уже подставляют друг другу ножки, смеются: нет ничего короче коллективной совести. А он один. Евгения снова вспомнила, какими невидящими глазами мальчишка смотрел на снегиря. Чего же он больше достоин: сожаления или уважения? И что, всё же, делать? Разобрать этот инцидент открыто, с участием всех заинтересованных сторон? В душе Евгения останавливалась именно на этом варианте, но как раз его и не могло быть, потому что это не приняли бы ни ребята, ни Уразай, ни директор, который бы сразу начал с решительных мер. И она ещё долго не знала, как ей поступить…
Работали почти пять часов. Навоз накладывали в сани с ящиком и вывозили за коровник. Евгения работала наравне со всеми, что во многом решило дело, если не во всем: начав лениво и брезгливо ковырять кучу навоза, пацаны, глядя на воспитательницу, орудующую вилами, один за другим втягивались в работу, и скоро уже никто не морщил нос и не стеснялся запачкаться. Ваганька заправски орудовал лошадью, остальные работали лопатами и вилами; с соседних коровников и телятников заходили посмотреть скотники и доярки, а работу приехал принимать сам директор совхоза:
– Вот как должно быть в коровнике, – сказал он пришедшему с ним завфермой, глаза которого странно мигали.
– Ну их же орава, а нас… – оправдывался заведующий скотным двором, стараясь не смотреть на директора.
– А-рава!.. – передразнил директор, – пить меньше надо. Молодцы, ребята, спасибо вам!.. Заработанные вами деньги будут выплачены детдому, как мы договорились с вашим директором.
Так закончилась трудовая повинность, пацаны весело возвращались в детдом, по дороге обчищаясь снегом. Кроме Уразая, который так и не пришёл; немного покрутившись, сбежал Толстенко; и Евгения доложила директору о двух, столь психологически разных поступках объединяющей фразой: «не работали». Не сказать, чтобы это её полностью удовлетворяло, но не все же зависит от неё одной.