– Закуски не будет и пьянки тоже, – сказала Галина. – Нам завтра рано вставать.
– Ломаешься, краля, – развязный встал и шагнул к Галине. – Дай-ка, посмотрю, чем ты от наших-то девок отличаешься…
– Убери!.. – Платонская ударила его по рукам.
– О-тё-тё, – он легко поймал её руку и заломил за спину, – а задок у тебя вадря (Прим. ред.: вадря – в переводе с мордовского (эрзянского) – хороший)… Толян… – кивнул солдату на Евгению. Солдат с глуповатой улыбкой потянулся к рукам Евгении: она доставалась ему. Но солдат не успел взять её за руки. Евгения подскочила к печи и, распахнув дверцу, черпанула полный совок раскаленных углей.
– А ну, паразиты!..
Солдат замер, хамоватая улыбка сползла с его лица.
– Считаю до трёх.
Развязный отпустил Платонскую и глядел то на Евгению, то на раскаленные угли:
– Ты чо, девка!..
– Раз, два…
Женихи выскочили на улицу, забыв на столе бутылку водки. Только успели подруги запереть засов, как зазвенело стекло. Ледяной ком грохнулся на пол, в пробоину врывались клубы холодного воздуха.
– Разогнали скуку!.. – зло подтрунивала над собой Платонская, затыкая проём подушкой. – Тебе выпал случай лицезреть первого парня на селе – это Аброськин, девицы по нему с ума сходят. Солдатик ещё робеет, но та же порода… Ох, и лапа у зверя, – Платонская разглядывала покрасневшее запястье, – посинеет. Ну вот жени я этого оболтуса на себе, а дальше?.. Как географичка с синяками?.. Какую книгу про учителей ни возьмёшь, какой фильм ни посмотришь, там обязательно молодая красивая учительница влияет на молодого красивого балбеса; любовь возвышает его, совершенствует. – Тьфу! – Платонская выругалась. – Таких бы писателей в работы, в работы! Все мужики – эгоисты вронские, а эти аброськины – вдобавок быдло и хамы.
Подушка и одеяло с одной постели пошли на заделку окна, и молодые женщины улеглись вдвоем на узкой односпалке.
– Дай-ка потрогаю, чем ты от наших девок отличаешься, – передразнивая недавнего гостя, Платонская тронула Евгению за грудь, – у тебя с кем-нибудь было?..
– Нет.
– А мне хочется… – Галина вздохнула, осторожно прикусывая подругу за кончик уха.
– Спи, – засыпая, пробормотала Евгения
Лыжная идиллия
Стоял уже март. Пацаны, дождавшись очередного воскресенья, ушли на свои горы, где у них были «трассы», трамплины, где можно было свободно, ни от кого не прячась, покурить. В такие дни Евгения оставалась с девчонками, у которых, в отличие от мальчишек, всё было пристойно, прилично: ни бурных неповиновений, ни сногсшибательных вопросов, лишь мелкие жалобы, ябеды, в которые даже не хотелось вмешиваться. Воспитательница откровенно скучала с девчонками, и, когда к обеду к дверям детдома подкатила ватага ребят, она вышла на крыльцо и, видя перед собой весёлые, раскрасневшиеся от мороза лица, позавидовала им.
– Ну как, ребята?.. – спросила она, хотя все было написано на их физиономиях.
– Отлично! – отозвался Ваганька, сияя щеками-помидорами. – Снег – во!.. – он поднял большой палец, торчавший из порванной рукавицы.
– А меня вы можете взять с собой?
– Конечно!.. – и, поняв, что поспешил, Ваганька вопросительно посмотрел на Уразая. Уразай молча обтирал рукавицей лыжу, не глядя на воспитательницу.
– Дима, Саша на тебя смотрит, – сказала Евгения.
– Горы не мои, идите катайтесь, – ответил Уразай, коротко взглянув на неё.
– Я с вами хочу. Дима, зайдешь за мной после обеда, лыжи у меня есть, – сказала она, голосом призывая его к милосердию.
Это был первый разговор между ними со времён коровника, и Евгения чувствовала, что ей приятно сдаваться, что, сдаваясь, она побеждает…
– Только не тянуться, а то бабы всегда тянутся, – грубовато ответил Уразай.
– Дима, как тебе не стыдно, какая я тебе баба? Я девушка, – сказала она немного капризно, испытывая радость: «Боже, чему я радуюсь?.. Неужели тому, что этот мальчишка зайдет за мной».
Когда Уразай подкатил к домику на краю села, Евгения была одна; заслышав скрип снега под окном, она выскочила в сени:
– Заходи, Дима, – замахала она призывно рукой, распахнув дверь сеней.
Он расстегнул крепление, обстучал один валенок о другой и вошёл в дом, с любопытством оглядываясь.
– У меня крепление одно оборвано, – сказала Евгения, приседая над лыжей на полу. Уразай присел рядом.