– Сыромятину надо, – он сунул руку в карман своего короткого пальто и вытащил целый ком всяких веревочек, ремешков и проволок, выбрал что-то, ему нужное, и принялся ладить крепление. Евгения, устранившись от дела, стояла над ним.
– Дима, у тебя три макушки – три жены будет. Говорят ещё, трехмакушечные счастливые.
– Не знаю. Ставьте ногу… Да не босую, в валенке.
Евгения сунула ногу в валенок и поставила на лыжу.
– Ну и нога у вас – совсем детская.
– У меня ещё ничего, а у мамы моей совсем маленькая. Дима, поедем к нам летом: моя мама знаешь как обрадуется, она у меня всякие пироги умеет печь и добрая, я по ней так соскучилась!..
Уразай поднял на воспитательницу голову и улыбнулся своей кривоватой улыбкой.
– Разве вы все ещё её любите?
– Конечно, люблю. А ты разве не… – Евгения, спохватившись, закрыла ладонью рот.
– Я только помню, – сказал мальчишка спокойно.
Они вышли из дому и, надев лыжи, пошли между заиндевелыми акациями по направлению к косогорам. Уразай шел первым, быстро забирая всё выше по большому, пологому склону. Село уже было внизу. Дымили трубы печей, и дым высоко поднимался к мутному, ещё почти зимнему солнцу.
– Дима, не беги, – попросила Евгения. – Я за тобой не успеваю. – На самом же деле ей дольше хотелось побыть с ним наедине.
Она остановилась совсем и, глядя на панораму села, сказала:
– Хорошо-то как!
Уразай тоже остановился, но смотрел не на село, а на воспитательницу. Евгения боковым зрением видела его взгляд, который немного смущал и радовал её. Сделав вид, что ничего не замечает, она повернулась к нему и улыбнулась.
– Кругом такая красота, а ты бежишь.
– Кататься лучше, – сказал Уразай.
– Надо и останавливаться: когда летишь, ничего не замечаешь, а ты летишь с горы, Дима.
– Пока стою.
– Нет, ты летишь, только куда ты летишь – я не знаю. У тебя есть мечта? Скажи мне самую заветную свою мечту.
– У меня нет мечты.
– Но чего-нибудь ты хочешь?
– Хочу скорее стать взрослым, выйти из детдома и распоряжаться своей жизнью сам; когда я стану взрослым, меня уже никто не будет ставить на ночь, бить «щелбаны», – голос его стал резким. – Я буду всё сам, всё сам!.. Но это не мечта: этого я хочу каждый день, каждый час!
Евгения внимательно посмотрела на разволновавшегося Уразая.
– Теперь я понимаю, почему ты такой своевольный, у тебя повышенное чувство личной свободы, но «всё сам» – это почти абстрактно.
– Что это слово значит? – спросил он.
– Это значит, что у тебя нет никакой реальной задачи, цели… Зачем тебе столько неограниченной свободы, чтобы тебя не ставили на ночь? Но это слишком по-детски: ты вырастешь, и к тебе будут другие требования. И сможешь ли ты распорядиться своей свободой, не причиняя вреда другим? Ты слишком суров, Дима, ещё ребенок, а так суров: к тебе нельзя подступиться… Надо жить открыто и больше любить других, тогда будет легче и тебе, и тем, кто вокруг тебя. Когда-нибудь ты это поймешь.
– Почему все взрослые говорят нам: «Когда-нибудь ты это поймешь». Разве я сейчас не могу понять?
– Многого не сможешь, Дима. Я сама ещё только начинаю кое в чём разбираться. Если мы будем жить с тобой в мире и дружбе, я расскажу тебе всё, что я знаю и что узнаю, а ты научишь меня кататься на лыжах. Говорят, ты хорошо катаешься.
– Только не визжать и не падать на задницу, а то девчонки всегда так.
– Вперед, учитель! Я не буду визжать и падать на задницу.
Евгения радостно засмеялась.
Чаепитие
Раскрасневшаяся, проголодавшаяся, навизжавшаяся и, увы, нападавшаяся на задницу, вконец уставшая от непривычной для неё нагрузки лыжного катания, в котором от неумения она тратила сил гораздо больше, чем привыкшие к этому окружающие её пацаны, воспитательница Евгения Терехова запросилась домой.
– Дим… я устала, – сказала она своему учителю, который явно не испытывал никакой усталости и не понимал свою ученицу: как это можно устать?.. не сидеть в школе, не складывать в поленницу дрова, а кататься на лыжах… Такого учитель Евгении Тереховой не понимал и пропустил первую жалобу своей ученицы буквально мимо ушей.
– Дима, я больше не могу, у меня уже подкашиваются ноги. Мне пора домой, иначе я сяду здесь, как ты говоришь, на задницу и никогда больше не встану… Ты проводишь меня обратно?..
Евгения Терехова заметила, что последнее её предложение учителю не очень понравилось и явно поставило его в смущение перед выбором – оставаться ли с пацанами или тащится куда-то с «воспиткой». Это смущение явно отразилось на его юном челе.
– Сами дорогу найдете, – грубовато сказал он. Но Евгения видела, что сказал он это больше для пацанов.