«Наш маленький Париж!» наполнен описаниями, свидетельствующими, по словам В. Канашкина, об авторской «кровной привязанности к былому быту, к кубанским вкусам и обычаям» [1, 74]. Помимо сильнейшей тяги к родине, на уровне сюжетной линии Бурсака Лихоносов описывает Кубань как колыбель казачества. Писатель не раз отмечал, что во многих произведениях современных писателей нет намека на национальное чувство, которое, по его мнению, есть самое крепкое и покоряющее: «Мне всегда кажется, что милее нет места на земле и нигде в такой тишине и уютности никто не живет. Господи, какую скорбь красоты и истории ты мне даровал» [3, 11]. В его главном произведении жизни описан и быт казаков, например, атамана Бабыча и старого казака Костогрыза, который даже удостоился похвалы императора Александра III.
Сам Париж же выступает в романе символом идеального, непостижимого для простого народа, но с одной существенной деталью – простому южному народу и не нужен наполненный снобизмом Париж. Отсюда постоянные сравнения Екатеринодара с Парижем в романе, но на свой южный лад. Как пишет Лихоносов: «И чем же, скажите, не Париж? – такой же многоязыкий город, в котором издавна застряли, обжились и разбогатели армяне, турки, греки, болгары, евреи, немцы и даже персы. И, говорят, на одной и той же параллели с Парижем уткнулся наш Екатеринодар.» Также автор указывает на «заморскую жизнь», подчёркивая обилие гостиниц с иностранными названиями, булочных, «чревоугодных толчков» и даже наличие «красных фонарей» — «Чем не Париж в миниатюре?». Отсюда погружение в мир литературного произведения происходит посредством неравной борьбы использования слов в романе как исконно кубанских (из-за чего роман, порой, трудно читать без полного понимания контекста лексических единиц) «– Се n'est pas si mal. – Ужа-асный прононс, Петр Авксентьевич. Ты куркуль. Все мы, кубанцы, куркули. – Сейчас бы boire du champagne», так и калькированных слов с французского языка, а также вставных конструкций или целых диалогов. «Мир литературного произведения – воссозданная в нем посредством речи и при участии вымысла предметность. Он включает в себя не только материальные данности, но и психику, сознание человека, главное же – его самого как душевно-телесное единство. Мир произведения составляет реальность как «вещную», так и «личностную». Такую трактовку понятия предлагает А В. Хализев [5, 63].
Как отмечал Ю.И. Селезнёв, «Слово у В. Лихоносова – воплощение прежде всего не законченной мысли, а мысли – чувства, мысли – страсти, слово, идущее из сердца. Законченность, определенность – не присущи такому слову. Оно всегда остается несказанным» [4, 118]. Писатель воссоздаёт речь персонажей согласно их общественному положению, лавируя между дискурсами. Например, речь Мадам В. зачастую звучит на французском языке: «Мадам В. положила ему на веранде записку. С запиской в руках он и уснул. «Madame V. espere que M. Boursak n'a pas oublie sa promesse de prendre part a la partie de plaisir d'aujourd'hui et ne se fera pas attendre». Слова светского обращения нужно было перевести дважды: с французского на русский и с русского на язык любви. Мадам В. благословляла его на нежные порывы», или
«– Я замечаю, – начал Дема, – что vous avez le vin triste. Отчего вы грустны? Quel vin – tel amour, так?
– M-м? – не нашлась мадам В., но с волнением покачнулась на его голос.
– Нет, вы скажите, – вдруг расхрабрился Бурсак, – quel vin – tel amour, avez-vous l'amour triste? Она повертела пальцами бокал на столе.
– Oui, j'ai l'amour triste. Ее vous?» [3, 16].
Речь на французском языке можно идентифицировать как присущую интеллигентам, например:
«По утрам теперь тетушка спрашивала его:
– Comment va ton amour? Ты уже герой ее романа?
– Я выполняю вашу волю: развлечь ее, – лгал Бурсак.
– Elle n'a pas le vin triste comme je vois, mais elle est folle. Alors, c'est serieux? Ну что же, les sentiments sont permis a tout le monde.»