В пустом автобусе они сели так, что между ними осталось пустое место. Ощущение руки, обнимающей ее за плечи, быстро растворялось в душном воздухе. Ей снова хотелось спать, на этот раз оттого, что она согрелась.
– Кстати, я – Кирилл, – сказал он, бережно пристраивая гитару у ног. – А вас как зовут?
– Кира.
– Вы кого-то навещали?
– Хоронила.
– Мои соболезнования. Родственник или друг?
– Муж.
– Молодой?
– Сорок два.
– Болезнь или несчастный случай?
– Я не знаю, мне не говорили.
– Разве так бывает?
– Бывает.
– А у меня жена. Тоже молодая. Тридцать два. Несчастный случай.
Он, наверное, ждал соболезнований, но Кира промолчала. Она не умела говорить с людьми о грустном. И не смогла сказать, что провожать ее от маршрутки уже не нужно. А он пошел, и она в конце концов подумала, что он хочет, чтобы ему вернули деньги за проезд. Еще больше в своей мысли она утвердилась, когда поняла, что он хочет войти. Впрочем, войти Кира ему не позволила.
– Сейчас, подождите, – сказала она и скрылась за дверью.
Он остался стоять на крыльце и, когда она вынесла ему двадцать пять рублей, кажется, удивился, но монеты взял, а что еще ему было делать: или брать, или признаваться, что надеялся попасть внутрь. Пока Кира ходила за мелочью, он написал карандашом на клочке бумаги номер своего телефона и отдал ей.
Она не стала ждать, пока он закроет за собой калитку, быстро захлопнула тяжелую, окованную металлом дверь. С одной стороны, ей следовало бы пригласить спасителя в дом, с другой – было страшно, как будто Дима, показавшийся ей на кладбище таким живым, мог вернуться в любую минуту и, обнаружив у себя незваного гостя, решить, что жена принимает любовника.
Бок ее привычно заныл. Даже мертвый, Дима напоминал ей, как следует себя вести и как не следует. Будто спасаясь бегством, Кира отступила в гостиную и почти сразу услышала, как поворачивается в замке ключ.
– Кира! – резкий голос Дины разнесся по дому. – Ты здесь?! Ты издеваешься?! Тебя все ждут!
4. Тенарийскую щель миновал он
Оказалось, что в его чехле действительно гитара – полнотелая, как рубенсовская женщина, с короткой надписью готическим шрифтом, четкой, как свеженабитая татуировка. Гитара была цвета берлинской лазури, и когда Кирилл сидел на подоконнике, держа ее в руках, Кире казалось, что у него нет живота, что это яркое весеннее небо, по которому летали руки, похожие на быстрых птиц.
Он пришел к ней через месяц после встречи на кладбище, накануне сороковин, словно почувствовал, что дом окончательно опустел и никому нет до Киры дела. Звонок в дверь напугал ее: у Дины был ключ, а больше навещать ее было некому. Человека на экране видеофона она сначала не узнала. Спросила «вы к кому?» дрожащим голосом.
– Кира, здравствуйте, я – Кирилл, – ответил он. – Вы меня помните? С кладбища. Пустите.
В последнем слове звучал еле различимый приказ, похожая на сжатую пружину настойчивость – то, к чему Кира научена была быть особенно чуткой, и в ней запустился второй из неподконтрольных ей механизмов – повиновения.
Кира открыла, Кирилл вошел и остановился в дверях, насмешливо глядя на нее сверху вниз. Из-за его плеча выглядывал закутанный в чехол гитарный гриф.
– Привет, – сказал он.
– Привет, – ответила она, замирая от ужаса.
По дороге между коттеджами проехала машина, и Кира представила себе Дину, застающую ее наедине с мужчиной. Она торопливо захлопнула дверь и испуганно замерла, не зная, как он отреагирует на ее суетливое движение. Он как будто и вовсе его не заметил.
– Я пройду? – спросил Кирилл и, не дожидаясь ответа, снял ботинки и расстегнул куртку
Кира едва заметно кивнула и подняла на него глаза – впервые за все время знакомства. Она увидела, что лицо у гостя худое, губы полные и яркие, а волосы коротко подстриженные, черные.
Он медленно прошел в гостиную, а она заметалась в прихожей, не зная, идти ли за ним или как-нибудь спрятать его потрепанную куртку, его разношенные длинные ботинки. Она замерла, глядя на светло-желтую обувную изнанку, и не заметила, как Кирилл возник за ее спиной.
– Что-то не так? – спросил он, и Кира вздрогнула.
– Нет, – поспешно сказала она, не поднимая головы. – Все в порядке.
– Слушайте. – Он подошел и присел возле своих ботинок, заглянул в ее опущенные глаза снизу, так что ей некуда было деться и пришлось увидеть, что глаза у него синие и строгие. Уголки губ приподняты – не специально, а от природы – и как будто улыбаются, а глаза совсем им не соответствуют. – Слушайте, а давайте мы мою одежду куда-нибудь уберем? Наверное, родственникам трудно будет объяснить, если вдруг…