Снова захлопали крылья над головой.
– Отец! Приём! Ты меня слышишь?
– Слышу тебя хорошо.
– Ты благополучно миновал мыс Доброй Надежды. Поздравляю!
– Спасибо, Оскар!
– Отец, ты над австралийским аэропортом… Нужно тысячу метров для посадки, а у тебя только двести восемьдесят…
– Не уверен… Надвигается ночь…
– Слушай внимательно! Есть риск задеть линии электропередач… Придётся срочно садиться…
Мой хороший друг Джеймс Кэмерон недавно на дне Марианской впадины снимал кадры для своего нового фильма. А через несколько лет он намеревается высадиться на Марсе, и я ему верю. Он сделает это. Он – мечтатель. Ну а я, после того как облетел Землю за одиннадцать дней, хотел бы погрузиться в желоб Тонга в Тихом океане. А ещё, пожалуй, подняться на воздушном шаре в стратосферу. Да, я тоже мечтатель.
Когда лают лисы
По Эльтону прокатился лисий лай. Илья Ильич Ремесло раскрыл немигающие, без верхних ресниц, глаза и прислушался.
– Опять этот тревожный «юр-юр-юр-яап»… – вздёрнулся Илья Ильич, и кадык на его шее прогулялся вверх-вниз.
Начальник пожарного отряда спетушил голову набок. Руки его нервно шевелились: то теребили бахрому на скатерти, то прятали в карман зажигалку. И тут в памяти отлилось: «Чёрт, пульс у вас скачет, словно на другой день после войны. Не хватает только труб и звона колоколов…»
Ремесло уставился в прокопчённую ночь за окном.
«Что-то произойдёт…»
Щёки Ильи Ильича, давно ставшие твёрдыми, как балык, густо покраснели.
«И уже скоро произойдёт… Я чувствую…»
На станции нехорошо прогудел поезд.
Один оттенок темноты сменился другим.
…Пожар выцвел.
Горб двухэтажного дома исчез, потолочные перекрытия с треском обвалились. Только чадящее чёрное жарево и осталось у Ильи Ильича. Сам он едва успел выскочить из огня. Лишь брюки натянул. Ветер рвал мужчине волосы, но он, кажется, не замечал этого. Красные и потные лица пожарных ещё мелькали то здесь, то там. Впрочем, помочь своему начальнику люди уже не могли.
– Илья Ильич, может, вы что-то видели? – тормошил Ремесло его заместитель Генрих Вольтановский.
– Нет, я ничего не видел… Но я слышал…
– Что? Что вы слышали?
– Крик… «Махмуд, зажигай!»
– Ваш дом запалил чеченец Махмуд? С чего бы это? – встряхнулся капитан Вольтановский.
– Не знаю, я ничего не знаю…
Ремесло пошатнулся, словно подстреленный.
– А ну-ка, держитесь за меня!
– Не надо, Генрих, я сам…
– Не спорьте, мы отвезём вас в медпункт!
– Обожди, нужно отыскать собаку… Мою Бонни…
«Какую Бонни, – придавило вдруг Вольтановского, – она же давно сдохла…»
Капитан пристально посмотрел на худого, перепачканного копотью Илью Ильича и подозвал двух пожарных…
В посёлке о пожаре все заголосили почти одномгновенно. Ещё дым не рассеялся, а уж знали: «Курил Илья Ильич и заснул». – «Ну нет, это старый обогреватель коттедж уходил». – «Верьте, дед Чулков наколдовал – лисы-то его лаяли». – «Да поджог там, поджог…»
Алексей Иванович Зарницын – военный пенсионер и сын погорелицы Надежды Егоровны Зарницыной – достоверной считал лишь одну версию.
– Не сомневайся, мать, сожгли Илью Ильича… Ты вон до сих пор управу на него ищешь… Вспомни, какой он тебе акт накатал! Взял и выгородил электросети, установившие неисправный счётчик… Ты дома лишилась, а горе-электрики ни при чём… А как Махмуда обидел! У чеченца кошара сгорела с молодняком, а Ремесло заключение тиснул: сам, мол, дурак – недоглядел… Ну а деда Чулкова – того и вовсе оштрафовал. Короче, сожгли нашего пожарника. Отомстили. Концы в воду – и пузыри вверх…
– Наверное, ты прав, сынок… Илья Ильич много чего напроказил. Но его беда мне сердце пробила. Жалко!
– Себя пожалей! Он сильно тебя жалел?
Надежда Егоровна не ответила, подхватилась – и в двери.
«Пошла, наверное, к соседке про “сердце” рассказывать, – решил Алексей Иванович, – ну и пусть…»
Зарницын надел очки и разложил на столе свою обширную годовую переписку: с эмчеэсовским начальством, с прокурорами районным и областным и даже с уполномоченным по правам человека.
«Вот головы казусные! Все про закон пишут… Все ссылаются на дух и букву его… Но никто не протестует против подчинения живого человека мёртвому закону, против превращения человека в “штифтик”, в “фортепианную клавишу”. Матушку мою, восьмидесятилетнюю старуху, все эти законники давно бы затёрли… И хочешь не вспоминать о них, но не получается. Это как у классика о белом медведе… Попробуйте задать себе задачу: не вспоминать о белом медведе, и увидите, что он, проклятый, будет поминутно припоминаться…»