И ребёнок, бегущий за ветром,Колотя деревянный настил,Однокрылую птицу заметилИ на волю её отпустил.
* * *
В тот год, когда Елена умерла,Когда из рук моих исчезла сила,Мария пела и вино пила,А я прощенья у неё просила.
Я злой была, я горечью была,Была словами самыми простыми.В тот год, когда Елена умерла,Мария отвернулась от пустыни.
Кимвал звучал, тоской звенела медь,И всякой твари делалось обидно.Поскольку очевидна стала смерть,Любовь наоборот – неочевидна.
Меня поила болью из горлаРука, которой доверяла слепо.В тот год, когда Елена умерла,И я за нею потянулась следом.
Она вверху, как облако, плыла.Вокруг меня песком лежало тело.Мария пела и вино пила.Пила вино и пела.
* * *
Когда-нибудь, неповторимый мой,Потянет в землю, повлечёт домойГромоздким телом, смутными стихами.Но, прежде чем проститься на века,Целую голос твой издалека,Беспечные слова твои вдыхаю.
Я рассказать хочу тебе о том,Как дерево за утренним окномКачалось, вздрагивало, свиристело.Когда-нибудь – запомни, запиши! —Освободишься от моей души,С душою вместе выскочив из тела.
Когда-нибудь останемся вдвоём,Где тёплый дом, где сад и водоём,Где ткут, пекут и горбятся над плугом,Где виноград хранит дверной проём.И смерть умрём, и жизнь переживём,И даже не посмотрим друг на друга.
Когда-нибудь откроется и нам:Все рыбы ускользнули в океан,Все самолёты улетели в небо,А мы живём – рассудку вопреки,В загаженный поток Москвы-рекиБессмысленно закидывая невод.
* * *
Вечер мой, бесталанный мой,Закалякай пути домой,И, об стакан звеня,Ты нарисуй меняВ самом убогом виде,Двери размажь и вытри,Чтоб не зайти, не выйти.
Белой кистью в одном мазкеПроведи меня по Москве,Кляксами ставь огни.Выше земли толкни —Чтоб разлетелась гулом,Чтоб на бульваре хмуромТополь захолонуло…
* * *
Седой бедой от неба до СаянМне голос твой из тишины сиял.Такая затевалась заваруха,Где жил потомок снега и славянНа древней смеси зрения и слуха.
Глотали рёбра пение стрелы,Но шли в атаку русские тылы —Всегда в песке и серые от глины.И спали – от Таймыра до Тывы —Ничейные, но братские могилы.
Я буду здесь, пока не отзвенелМне голос разнотравья и зверей:Так жизнь свою о землю истрепали,Кто с молоком монгольских матерейВсосали дым над дикими степями.
* * *
По Енисею сплавляют лес и теряют брёвна.Брёвна потом мужики вылавливают, из местных.Какие-то топляки достигают моря,Дальнейшая их судьба неизвестна.
Топляки – это те, что прошли и топор, и воду,Самое прочное дерево, из железа.И когда они вырываются на свободу,Знаешь, что строит море из нашего леса?
Можно расти, всем берегом помня время:То ледостав, то ледоход, то сплавы.Лето, похожее на смолу, смородину и тайменя.Зиму, срастившую этот берег и правый.
Мальчика, что пропал за тем перевалом.Женщину, что утопла за тем порогом.Если весной земляники бывает мало,Значит, потом грибов уродится много.
Зверь не почешет спину, метнётся тенью,Линия гор – то прямою, то непрямою.Корни из нашей земли не выдернешь, только телоПадает, падает и уплывает к морю.
* * *
Был город. И теперь он есть, конечно.Там черемшу и первую черешнюНа улицах с коробок продают.
Черешню-то теперь нельзя, наверно,Но черемшу привозят из деревниИ всё-таки с коробок продают.
Был город. Я была. Фонтаны били,Как водится, конечно, голубые.И музыка, и музыка была.
(Я всё же это сделаю) – «наивно».С тем городом любили мы взаимно,И это первая любовь была.
Мне город был по сердцу и по росту.Всё было просто. Или очень просто.Крапивы проще, проще лопуха.
Мне город был на откуп и на милость,И жизнь ещё совсем не говорилась,Поскольку говорилась чепуха.
Дождь бил насквозь, он никогда не сеял.И темнота тянулась с Енисея.И воробьи гоняли голубей.
Садились звёзды на макушки сосен,Там были лето, и зима, и осень,А вот весну не помню, хоть убей.
А после было много, очень много,Не жизнь, а бесконечная дорога.Туда, сюда, куда ни занесёт.