Звон наковальни полынью сокрыт,зябко несёт из дверей пустотою.Так просветлённой прохладой сквозит,будто под кузней колодец с водою.
Льются протяжно сквозь щели лучицветом вечерней щемящей печали.Словно наивного счастья ключи,счастья, которое не доковали.
Полуистлевшие спицы колёс,мохом покрыты венцы и стропила.Ветхую крышу прошила насквозьжгучим дремучим побегом крапива…
В полночь под лай деревенских собакскорбная тень кузнеца оживает.Тяжко вздыхает и курит табак,в горне остывшем золу разжигает.
Глухо меха проворчат – и огнивспыхнут на время и тут же погаснут.Словно хотел озарить наши дни,но убедился, что это напрасно…
* * *
Приболела старушка: одышка,ломит грудь. Видно, срок помирать.И, пока не окликнул Всевышний,коровёнку решила продать.На рога нацепила верёвку,и на рынок с утра побрели.Через час примостились неловкоу железной ограды в пыли.Простояли полдня – бесполезно!Поубавился шум суеты.Коровёнка меж прутьев железныхобглодала сирени кусты.Наконец-то, остановилсямужичок. Проявил интерес.Не торгуясь, с ценой согласилсяи уже за деньгами полез.– Что ж, милок, не спросил про корову?Сколь даёт? И которым телком?..– А зачем? – усмехнулся сурово. –Не доить, чай, на мясо берём…– Что ты! – вскрикнула, сердцем немея, –Разве можно такую под нож?Обняла коровёнку за шею. –Ты её у меня не возьмёшь!..А корова как будто бы знала,понимала душою немой,вдруг рванулась из рук, побежала,со всех ног побежала домой!..Ничего вроде нету такого,но пошёл с той поры пятый год:коровёнка жива и здороваи старуха здоровой живёт…
Сокровенность
Я возле дерева стоял оцепенело:шли люди в белом из каких-то стран.Вот принесли утопленницы телои опустили бережно в туман.
Я понял, что река остановилась.Над мёртвым телом всколыхнулся крик.Она спала, а мы ей только снились,мы в сон вошли живыми в этот миг.
И он во мгле полночной длился, длился,печаль судьбы неведомой тая.Туман у ног, как смерти мысль, клубился,и в сердце скорбь как речь небытия.
Вдруг голос птицы – радостный ручейпролился вниз, он был доступен взгляду.И я подумал: это соловей.«Ах, соловей!..» – воскликнул кто-то рядом.
Потом я жить пошёл туда, где светсливался с ветром утренних побудок.И люди в белом мне смотрели вслед,сквозь мглу веков глазами незабудок…
На заброшенном хуторе
Погасших окон выцветшие ставни,глухой заплот, поваленный в осот.И – тишина, как будто слово тайнысейчас Господь с небес произнесёт.
Покажется, что жизнь людей былаяиз этих мест бесследно не ушла,как память сокровенная, живая,здесь в тишину незримо проросла.
И ощутишь ознобно чьи-то взоры,лишь дунет ветер, травы шевеля,и оживут обрывки разговоров,мельканье лиц и запахи жилья.
Здесь постоять – как заново воскреснутьс щемящим чувством грусти и вины.Всплакнёт ли птица над судьбой окрестной –и снова станет частью тишины…
После грозы
Прояснились небесные глаза,раскинулась дуга над водоёмом.Брела на север медленно гроза,окрестности облаивая громом.
Дымился под лучами чернозём,ручьи бросались весело с обрыва.И наливалась жгучим кипяткомна пустыре воспрявшая крапива.
Закопошились куры в лопухах,томился запах сена под навесом.И, не успев обсохнуть, на глазахржавело возле кузницы железо.
Кипела в палисаднике сирень,и затаив дыхание Природаглядела на умытый ясный день,как на младенца после трудных родов.
Там, в народной глуши…
Подпоясаны дни то вожжой, то тесьмой.Живы хлебом и небом разлук.Деревянными буквами пишут письмоВ министерство почётных наук:Как построить за баней Егора сельмаг,Институт благородных колёс,Чтоб прислали на почту казённых бумаг,Чтоб земную помазали ось.Дескать, время скрипит, будто ржавый засов,Отстаёт от метро и ракет –Длится день двадцать семь с половиной часов,Ночь? – единого мнения нет.
Непонятного свойства часы и труды.То ль ночуют кудесники тут?На неделе семь пятниц, четыре среды,Дни другие – в сарае живут.Из дремучих подворий, бурьянов глухихБесполезный айфон голосит.И колхозное знамя побед трудовыхНад избой комбайнёра висит…