Её папа был командиром.
– Их в бой бросали как мясо, – говорит Артём, – чуть ли не ротами, чтобы внимание отвлечь от самолётов, чтобы хоть кто-то пролетел. Наши сбивали самолёты, которые летели бомбить города. Ничего нет страшнее самолётной бомбёжки. Один гул чего стоит! Паника сразу!
Мы поднимаемся вверх по щербатым ступеням. День покрыт серыми туманными облаками, кое-где ярко сверкает голубое. Воздух свежий и сладкий. Почти нет ветра.
Жизнь – гениальный редактор – дорисовала то, что не посмел изобразить скульптор, ваявший барельефы. Стандартные лица и фигуры бойцов, идущих в бой, раненых и умирающих, стряхнули оцепенение, теперь они иссечены осколками, пробиты насквозь, и стекающая ржавчина похожа на кровь. Новая война оживила мёртвые изображения, и всё стало по-настоящему. Забетонированная боль живым потоком пролилась на землю, и крик пехоты летит над ней, и лязг железа не смолкает. Чем выше, тем страшнее, последний, рухнувший монумент придавил тела, вогнал их в землю, и лишь один воин силится выбраться из-под завала, и звериной силой дышит его окровавленное лицо.
– А не опасно ходить по траве? – на всякий случай спрашиваю я.
– Тут постоянно проводятся массовые мероприятия, перед ними проверяют. Снаряды давно убрали, но ради провокации могут и растяжку поставить.
Вверху ещё одно захоронение. Должно быть, недавнее, поскольку портреты не выцвели.
Золотая звезда Вечного огня, который не горит. Металлический каркас, похожий на кусок лодки, венчает лежащий обелиск.
– Слу-у-ушайте! – тянет Марина. – А ведь это смотровая площадка! Она была на обелиске, сверху… Ну да, вот люк для выхода, а это ограждение! «Какой бы дурак туда полез!» – ужасаюсь я.
Панически боюсь рукотворной высоты.
Слева облицовочный гранит лежит почти ровно, будто не падал с громады своего роста, а правая сторона искрошена, сквозь бетонные блоки прорвалась арматура, и высится над ней пустой сапог солдата, погребённого под завалами. В железные дыры голенища вдеты цветы.
– Сюда свадьбы так и ездят, как до войны, – говорит Маша.
На площадке – причудливо изогнутые металлические останки орудий.
– Зенитка, – говорит Артём.
– Само собой, – киваю я.
Обходим памятник вокруг, взбираемся на холм из обломков. Говорят, в ясные дни отсюда разглядишь клочок Азовского моря. Сейчас туманно, но видно далеко-далеко.
– Вот его рука, – кричит снизу Артём.
Под нагромождением бетона застыл кулак, сжимающий винтовку. От винтовки осталась ржавая планка, но и её не отпустила железная хватка. Я приседаю на колено и глажу ледяную руку мужественного человека, что навсегда исчез с лица земли. И Марина тоже её гладит.
– Его фигура летом была под завалом, было видно. Сейчас убрали.
– А кто его сбил? Украина?
– Украина, – кивает Артём. – Наши, конечно, тоже обстреливали, пока тут были украинцы, но быстро их вышибли. Сами заняли высоту и держали. И удержали! Обелиск в два захода падал: сначала одна половина, а через день – другая.
– Вот там, наверное, украинская могила! – показывает Маша. В стороне от обелиска стоят разрушенные здания кафешек, а рядом с ними ограда, на которой висят шахтёрская каска, трикотажный подшлемник, кожаные мужские митенки.
– Неухоженная, – вздыхает Артём, когда подходим вплотную, – травой заросла.
Ему жаль и тех, и этих.
Пока они с Мариной исследуют руины, я спрашиваю Машу:
– А правда, что ты воевала?
Маша отвечает односложно:
– Да.
– Кем?
– Помощником папы.
– А что делала?
– Что скажет, то и делала.
– И стрелять приходилось?
– Приходилось.
– Попадала?
– Попадала.
– Не снятся?
– Нет.
Я почти отчаиваюсь её разговорить, как вдруг она начинает рассказывать.
– Это не страшно, я думала, будет страшно, за психику беспокоилась, но как вспомнишь, КТО там и ЧТО они с нами сделали – и не страшно. Вот когда впервые взрыв увидела – мороз по коже. Папа заставил нас уехать на море, в Крым, а я назад рвалась: так хотелось домой…
Красивая черноволосая девушка, по-народному закутанная в тёплый цветастый платок.
– Держи! – Марина протягивает мне ржавую железку – осколок снаряда.
Потом подбирает кусок железа, отбитый взрывом от барельефа, и сообщает:
– Вот такое на людей падало.
Беру его в руки. Килограммов пять, не меньше.
Если по затылку, то насмерть.
Сходим вниз. Отсюда видно, что насыпи над барельефами проломлены, в полое нутро одного вонзился железный рельс.
У подножия – каменные плиты с именами погибших в Великую Отечественную.