Никакие увещевания на него не действовали.
– И еще, – заявил директор, – обед длится пятнадцать минут! Здесь я определяю, сколько вы будете есть. Питаться следует в подсобке. Быстро пожрали, и за работу!
Мы с мамой переглянулись: в подсобке не было стульев, но имелось окно и можно было хотя бы облокотиться на подоконник.
– Я начинаю вас ненавидеть, – выходя из кабинета директора, буркнула мама.
Парни и девушки в вузе поначалу неодобрительно отнеслись к платку, периодически появлявшемуся на моей голове, а затем привыкли.
В последний день летней сессии наша группа занималась в высотном здании, где раньше, в советские времена, находился завод. Высокую мрачную башню кольцом окружал лесопарк.
Во время обеда студенты в столовой заспорили по чеченскому вопросу.
– Нельзя воевать! – твердила я.
– Надо! Чеченцы русским отрезали головы! Террористы! Исламисты! Солдата убили, потому что он не снял нательный крест! – горячились девчонки.
– Надо было туда сбросить ядерную бомбу! – поддержали их парни.
– Взорвать к чертям! – одобрил настрой студентов Трофим Вишня, сидевший за соседним столиком.
– Лучше опустить железный занавес и оставить республику в покое. – У меня по чеченскому вопросу имелось свое мнение.
Шумным компаниям я предпочитала одиночество. Всего, что видела на войне, не расскажешь, а даже если получится, не поверят, ответят, что такого не может быть.
Оставив группу, я пешком поднялась на верхний этаж и прижалась к оконной раме. За стеклом были видны разбитые, разворованные заводские ангары. Мне вспомнился Грозный, военное детство и то, что сделало меня непоколебимой. Я ли это сейчас? Почему мой характер с возрастом становится мягче и уступчивей?
Парашютистка, приехавшая на лифте за мной, сказала:
– Тебя позвали поговорить.
Эту фразу я слышала десятки раз. И означала она только одно: будут разборки. Так было в младших классах школы, когда чеченские дети искаженными ртами выкрикивали проклятия, услышав мое русское имя. Так было в старших классах, когда я дралась, чтобы меня не изнасиловали, а мои порванные тетрадки и книжки летели в форточку. Культ силы признает только силу. В чеченском обществе это мне объяснили наглядно, начав уважать и бояться, после того как я в бешенстве несколько раз отлупила негодяев. Как банально, что на сорок пятой параллели ничего не изменилось.
– Ты идешь? Разговор есть, – повторила Парашютистка. – Тебя ждут за корпусом.
Эх, решила я, будет драка. Наверное, они всех «черных» ненавидят. Смалодушничать нельзя – это позор. Волк – символ бесстрашия и могущества на земле, где я родилась. Волки не сдаются и не уступают. Усмехнувшись собственным мыслям, я дотронулась до тонкого лезвия, спрятанного в сумке. Это был не тот нож, который я носила в чеченскую школу. Тот нож был старый, с потрескавшейся рукоятью, и мы резали им дома хлеб. Сейчас в верхнем отделении сумки лежал изящный кинжал, найденный мной в антикварном магазине.
– Иду, – ответила я.
Сколько их будет за корпусом? С пятерыми я справлюсь, а если больше? Я не имею права опозорить предков. Мы, рожденные в Чечне, не отступаем перед сотней врагов, живем и погибаем так, чтобы про нас потом слагали легенды.
В лифте мне удалось переместить кинжал с рукоятью в виде орла из сумки в рукав кофты-накидки.
Парашютистка спросила:
– Все в порядке?
– Конечно, – ответила я, мысленно готовясь к тому, что удар может быть неожиданным.
Коридор на первом этаже оказался пуст: после обеда преподаватели и студенты разошлись, а столовую закрыли.
Перед корпусом университета нагрелись тротуарные серые плитки. Выйдя из главных дверей, мы свернули к парку, где неизменно лежала гора мусора. Запустение в этом районе скрашивали деревья, их кроны местами скрывали разрастающуюся свалку.
– Я тут подумала, – сказала моя спутница, – может, ты не пойдешь туда?
– Отчего же? Раз позвали, пусть увидят, кто перед ними.
– В смысле? – удивилась она.
Я пожала плечами. Не люблю посредников. Меня всегда раздражали шестерки и помощники. Предпочитаю говорить с тем, кто главный.
– Знаешь что, – неожиданно предложила Парашютистка, – стой здесь. Я сама к ним схожу.
Девушка нырнула за припаркованные машины. Клинок плавно спустился из рукава в ладонь, и пальцы руки сжали рукоять. Если верить словам торговца, продавшего мне кинжал за серебряную монету, когда-то он принадлежал персидской царевне.
На ветвях пели птицы, радуясь новому дню, ворона таскала огрызки и бумажки, складывая их у переполненных мусорных баков. Вздохнуть полной грудью, как учат тибетские мудрецы, у свалки было проблематично.