В мае что-то зародилосьи в июне проросло.Но июльскую немилостьмимо дома пронесло.
Вот и август. Как же долгораскалялась эта медь…Над цветком колдует пчелка:пригубить – и умереть.
«Цветет трава бессмертник…»
Цветет трава бессмертник на скошенном лугу, и значит, слов о смерти сказать я не могу. Как будто лихолетье в начале сентября осеннее бессмертье предполагает зря.
Цветет во мне бессмертниксредь горя и забот,иных миров наследник,где времени исход.Пустынник и посредникмеж небом и землей,последний исповедники утешитель мой.
«Москва – как дерево на срезе…»
Москва – как дерево на срезе, колец упругих гнутый вид, встречает август в затрапезе и червоточиной глядит.
И месяц, двигаясь то влево,то вправо, или как-нибудь,её, как мировое древо,стремится в небо разомкнуть.
«Сюда, в собор Преображенья…»
Сюда, в собор Преображенья,где яблок и соломы дух,где взоры праведных старухявляют фресок отраженье,
приходим мы – и старый Спасв прохладе каменной и душнойспасает от судьбы бездушной,в корзины собирая нас.
«Фотографическая память…»
Фотографическая память, несчастье взгляда моего — не уничтожить, не исправить и не украсить ничего.
И не украсть. Обыкновеннейпростого перечня вещейряд остановленных мгновенийнад фотографией твоей.
То новым напевом, то старымвесна повторяет псалтырь.Вознесся над сонным бульваромснесенный Страстной монастырь.
Невидимы и бессловесны,монахини в колоколазвонят, словно правды небеснойвзыскуют умы и тела.
И мы на Голгофе столицыстоим у незримых ворот,где ангелы ждут нас и птицыи Пушкин где бронзовый ждет.
«Снотворный морфий не кололи…»
Снотворный морфий не кололи, напрасный позволяли страх. В предчувствии знакомой боли он комкал простыни в руках.
Сквозь форточку, сквозь перекрестье оконных рам зрачком однимглядел он, чувствуя предвестьенебес, сходящихся над ним.
И в небесах услышал словов понятных звуках и простыхо том, что всё у них готово,а он задерживает их.
Гостиница напоминает госпиталь. Белые стены и много кафеля. Потемневший паркет и, хвала Господу, чистые полотенца, вафельные.
За окном негромко играет музыка, что-то ритмичное и без мелодии. Окно низкое и такое узкое, словно ты в Азии, а не на родине.
Человеку мнится, что всё потеряно. На судьбу свою продолжает жалиться. Потом закуривает – и, неуверенно отряхая пепел, преображается.
«Святая Варвара сказала…»
Святая Варвара сказала: несите младенца во храм, распутайте все одеяла, и Бог приоткроется вам.
Я вижу сквозь время, я знаю: крещается Божье дитя. И молится тихо Святая Варвара, на землю сходя.
Павел Заруцкий
Стекал сок слов
Родился в 1988 г. Поэт, переводчик, музыкант и исследователь авангарда. В 2015 году перевел, составил и издал книгу ранних текстов Мины Лой «Футуризм и феминизм». В 2016 году перевёл и написал биографические статьи о десяти греческих поэтах для специального выпуска журнала «Pollen» (№ 4), посвящённого греческому послевоенному авангарду. Перевёл с греческого языка и подготовил комментированные издания поэмы Андреаса Пагулатоса «Перама» (Своё Издательство, 2018) и книги графики Костиса Триандафиллу «Онейродром» (Подписные Издания, 2019); также выступил составителем и одним из переводчиков на греческий язык «Антологии молодой русской поэзии» (Афины, изд-во Vakxikon, 2018). Отрывки из его книги визуальных стихотворений «Единица» публиковались в журнале «Носорог» (№ 10, 2018).
Информационный шум отменил бессмертие. Крах великого нарратива привел к страху перед существованием. Страх перед существованием стал новой диктатурой. Страх перед существованием воскресил фундаментализм во всем его омерзительном многообразии. Свобода достижима лишь в непрерывности творческого процесса. Свобода имеет сугубо человеческие границы. Искусство XXI века не имеет ни прошлого, ни будущего. Искусство XXI века живет и умирает в зрительском восприятии. Искусство XXI века – это искусство забывать. Мы – дети своего времени. Мы обречены на забвение. Мы обречены на высказывания, релевантные для текущего исторического процесса. Повторение никогда не идентично. Мы оставляем смерть личным делом каждого.