Из брекчии, обломков югендстиля,строительного мусора, стекла.Из перекошенных останков филистимлян,с которыми она вот тут легла.
Так редко хочется, и хочется так мало:чтобы она воскресла, он воскреси стрекоза над ирисом леталав лиловой шляпке или без.
«лилипуты жили тихо…»
лилипуты жили тихозаселили всю странусобирали облепихусобирали бузину
обирали склон за склономжбаны вешали на тынлес ложился спать зелёнымпросыпался золотым
белизна за чернотоюа за той голубизнаэтой ночью будь со мноюв бочке ночи нету дна
ты мала а я малееумаляюсь с каждым днёмты тепла а я болеювот друг к другу и прильнём
будь со мной пока дрезиныне прострочат полотнои рассвета чай бузинныйне зальёт глазное дно
«Не отрицай суму или тюрьму —…»
Не отрицай суму или тюрьму — так говорят в застолье, потому как Герасим не отрёкся от Муму, хотя и сам лишь ухал да мумукал.
Свидетельствуют мыши и коты:он пренебрёг поставленной задачейза счастье глухоты и немоты,за счастье понимать язык собачий.
Он запалил в имении пожари привязал к себе огромный камень.И этот камень, как воздушный шар,понёс его и пса над облаками.
«Сожги меня, как партбилет…»
Сожги меня, как партбилет, в стеклянной пепельнице дня. Пускай узнает белый свет, что всё, ты вышла из меня. И нету явного следа, помимо пепла, смех и грех, а язва тайного стыда — не напоказ и не для всех. Все видели, как я горел, никто не знал, как я восстал. Наивных зрителей гарем разложат в полночь по местам.
Вот слесарь: завтра на завод.Вот: на работу медсестра.Вот дети снежных казановслепили: хватит, спать пора.Вот дыни в сетках понесли,и это значит: год долой.Сменились прозвища земли,остались только мы с тобой.Ты у меня на языке,язык мой кроны тормошит.А я где у тебя? в чулке?в подкладке лифчика зашит?
««Завтра день святого Валентина»…»
«Завтра день святого Валентина», говорит Людмиле Валентина, девушка из города Клинцы, все соседи были ей отцы. Валя в мать, а Люда не шалавка, на затылке чопорный пучок. Люда – фея сырного прилавка, а у Вали – свёкла да лучок. Всё на свете движется любовью: очередь к кассирше Фатиме, ад и рай, Москва и Подмосковье, и сердечко пишется в уме. Мужики с утра проходят мимо, в тот отдел, где водка и Джим Бим. Валентин, позор и гордость Рима, попросил не занимать за ним.
«Костяные бляхи от затылка до хвоста…»
Костяные бляхи от затылка до хвоста: бабка-чернота, бабка-чернота.Валятся проклятия кусками изо рта:бабка-чернота, бабка-чернота.
А другая бабка что-то не видна.Помнишь, была бабка-голубизна?Напевала песенки, гуляла по двору,жаловалась: деточки, никак я не помру.
«Живешь в лесу, читаешь Мейясу…»
Живешь в лесу, читаешь Мейясу, а как тепло становится и травка — пить ходишь пиво в лесополосу с друзьями из строительного главка.
Да, пишешь ты хорошие стихи,душевные! Но что всего забавней:кому нужны хорошие стихи?И без того их как говна за баней.
Ну скажешь тоже, как это кому?А девушки от тридцати и старше,корректорши с работой на домуи в карандашных юбках секретарши?
Как на мормышку ловятся ерши,которыми всё озеро забито,так эти – на движения души,раз нет надежды встретить Бреда Питта.
Строительные мокнут чертежи,разобран кран, разъехались прорабы,и ветер сквозь огрызки-этажитак голосит, как в войны воют бабы.
«Нельзя быть таким интровертом, Елена…»
Нельзя быть таким интровертом, Елена, такой недотрогой нельзя. Весь вечер у стенки лежать как полено, пугаясь грозы и дождя.
Смотри, как любви проплывают подводыи похоти едут возы.Прислушайся – верные зову природы,телесные ноют низы.
Елена, нельзя быть таким интровертом,одно только горе с тобой.К тебе почтальон позвонился с конвертом,ты тапки надень и открой.