Н.К.: Выше Вы как бы вскользь упомянули знаменитую фразу Маяковского «делать стихи» (В. Маяковский, «Как делать стихи»). Значит ли это, что Вы не считаете важной интуицию и целиком исключаете откровение, без которых Бродский не мыслил поэзию?
И.К.: Сам Бродский был великий труженик и умел делать стихи как никто, на одном откровении такой массив текстов не напишешь. Мы с вами оба не одно десятилетие в этой отрасли и хорошо знаем, что стихотворение почти никогда не диктуется нам свыше в готовом виде. Мало получить хороший пас, нужно же еще мяч обработать. А сколько мы видим случаев глупой потери мяча, торопливых ударов выше ворот? Но я в самом деле не люблю разговоров об откровении. Я готов признать себя мистиком, но думаю, что доказывать мистическую природу поззии лучше самими стихами, а не декларациями о них.
В науке, например, тоже есть интуиция, есть озарение, когда неприступная задача вдруг решается сама собой. Но принято считать, что озарению ученого предшествует долгая скрытая работа ума. Можно сказать, что у поэта озарению предшествует скрытая работа души – то, что Пришвин называл творческим поведением. То есть мое понимание тут соответствует срединному пути: не пассивное ожидание откровения, не насильственное выдавливание из себя текстов, а такая работа души, которая открывает путь стихам.
Н.К.: Вы помните свои первые ощущения этой магнетической тяги к стихописанию? Кто был первым читателем стихов и кто – первым Вашим наставником на литпоприще? Чьи мнения были для Вас важны тогда и чьи сейчас? Испытываете ли Вы зависимость от воззрений той или иной литературной группы или «тусовки»?
И.К.: Первое стихотворение я придумал в четыре года. Это была любовная лирика, и это был верлибр. Оно так и не было записано, писать я еще не умел. Первым заинтересованным читателем, наверное, следует назвать вожатую в пионерлагере, ее звали Надя. Она истребовала у меня стишок на злобу дня, отослала его в газету, и этот позорнейший текст вышел в «Пионерской правде» в день открытия молодежного фестиваля в Гаване.
А наставником, который мне объяснил, что всё ранее мною написанное никуда не годится и лучше бы мне вообще стихов не писать, стала поэт Татьяна Никологорская, которая вела литературный кружок во Дворце пионеров на Ленинских горах. Возможно, она не так много времени уделяла Пастернаку и Мандельштаму, но зато благодаря ей я хорошо узнал авторов, которые запросто могли пройти мимо подростка из столичной семьи – Есенина, Рубцова, Шукшина, Ксению Некрасову и, конечно, М. М. Пришвина, до сих пор остающегося моим главным кумиром.
Второй мой наставник (я бы даже употребил старомодное выражение «духовная мать») – поэт Ольга Чугай. Она умерла несколько лет назад. Она вела Лабораторию первой книги в ЦДЛ, составила выдающуюся антологию «Граждане ночи». Ее влияние на мою жизнь выходит далеко за пределы литературы.
Сейчас, я боюсь, у меня нет преобладающих авторитетов. Уже сам большой. Но прислушиваться стараюсь ко многим людям, порой взаимоисключающим. Большим авторитетом для меня был Мирослав Немиров. И Александр Житинский. И Виктор Топоров. И Олег Юрьев. Всех этих людей уже нет. Но есть Андрей Полонский, есть Андрей Тавров, другие люди.
Хотя лучше всех разбирается в стихах моя жена.
Н.К.: Вы закончили географический факультет МГУ. Лично у меня это вызывает уважение. Чем был обусловлен этот первоначальный выбор профессии? И почему все-таки журналистика перебила географию, а поэзия норовит перебить и журналистику?
И.К.: Не так просто было поступить в вуз. А я хотел учиться только в МГУ, только в главном здании и непременно на самом верху. До поступления я три года отучился в Школе юных географов при факультете, туда тоже был конкурс. Меня приняли из-за стихов, кстати. Я им сказал про стихи.
Меня спросили: «Гумилева знаешь»? Я им прочел Гумилева, «На далекой звезде Венере». Гумилева я на тот момент не читал, а это был просто эпиграф к одной книжке по астрофизике.
Я иногда жалею, что у меня не получилась профессиональная жизнь географа, это самое интересное, что есть на свете, но, боюсь, при такой жизни я бы писал только песни для исполнения у костра. Журналиста, впрочем, из меня тоже не получилось, сейчас иногда пишу колонки, но это не настоящая журналистика.