«Всё кончено. И бог молекулярен…»
Всё кончено. И бог молекулярен.Он вместо снега ссыпал алфавит:его язык в Перми непопулярен,на нём уже никто не говорит.
При въезде в Мотовилиху – тюрьма(а город не заметит этой раны),там, шмона опасаясь, уркаганырассказывают сказки дотемна.
Воронами заряженные рощипросалютуют, залпами треща,когда заика-пёс из фразы «Ав-ва отче…»лишь первый слог сумеет прокричать.
Я был всегда, а город народился.Я не успел моргнуть, а он – стоит:в дома, в купюры, в трубы нарядился,плывёт себе Пермь-чудо-юдо-кит.
Вот разве кладбища!.. Но как я их боюсь(они уже давно не обелиски),пройдёшь по ним – как страхомобелишься:там долговечней смерти даже куст…
Сад
1
Я воздуху щербатому шлю поцелуй воздушный мойи травостой замучаю ладонью и стопой,и пусть я за лиманами, за странами, за годами,за камнепадом гибели – я всё равно с тобой,
мой парк, дождём простроченный.По самой древней метрике ты мне – отец и мать.На луже у обочины ты пишешь ровным почерком,что этой ночью мне опять любимую искать…
2
которыми ночью гребли в сновиденьях,ты вышла, дымя дорогой папиросой,и те, кто сидели, вставали с сиденийи строились, как новобранцы, – по росту…
3
Китаец с куцею косицейгостям пакетики совал,а те, их взяв, давай коситься:вдруг он соседу больше дал.Когда ж бумагу развернуливсё содержимое – на зуб:и мигом съели поцелуи,что ночью выпали из губ.
Осень памяти отца
Жидкая осень и дымы солёной листвы.Дождь, повторяющий плавные складки эфира,скрыл между ними в морщинах земной красотыпытки осеннего мира.
Плавится жизнь. Улетают старухи. Отецсгрыз до конца голубой леденец суицида,слюни да кровь (и не больше?) оставил беглецв памяти сына.
То ему сухо и жарко в подземных котлах,то ему влажно и нежно в раю треугольном,то ему страшно в моих человеческих снах,страшно и больно.
Больно то белым, то красным, то синим, потомбольно без цвета, и он верещит, как дитятя,или читает по-птичьи семнадцатый томнаших семейных проклятий.
Вот он присел, точно мой неродившийся сын,в платье девчачьем, в резиновых ботах, касаясьпола ладошкой. Бросая ему мандарин,что ж я не плачу, как бешеный, а просыпаюсь?
… а просыпаюсь, и инеем нежность лицомне покрывает, скорее всего – по привычке,ибо что звал я на этой планете отцом,мною вот только что было забыто вторично.
«Допустим, ты только что умер в прихожей…»
Допустим, ты только что умер в прихожей,и пыль от падения тела границлуча, что проник из-за шторы, не можетдостичь, но достигнет. Красиво, без птиц,
за окнами воздух стоит удивлённый,захваченный взглядом твоим, что назадвернуться к тебе, отражённым от клёнав окне, не успеет, и всё-таки сжат
им воздух, но это недолго продлится:твоё кареглазое зренье дрожатьбез тонкой почти золотой роговицысумеет четыре мгновения – ждать
осталось немного. Большая природаглядит на добычу свою. Говорю:не медли у входа, не медли у входа,не бойся – ты будешь сегодня в раю.
И всем, кто остался, оттуда помочь тысумеешь, допустим, не голосом, нерукой и не знаком, и даже не почтой,которая ночью приходит во сне,
но чем-нибудь сможешь – я знаю наверно…Ты всё-таки умер. И тайна твоямолчит над землёю да так откровенно,что жить начинает от страха земля: