и звёзды шумят, как небесные травы,и вброд переходят своё молококормящие матери слева – направо,и детям за ними плывётся легко.
«Можно сказать: ты стоишь у окна…»
Можно сказать: ты стоишь у окнавсё нарастающей осени, еслитак остывают у птиц имена,что у вещей они даже исчезли,
что начертанье кривых тополейветер согнул до такого курсива,что издевательство это, скорей,не безобразно, а даже красиво.
Сызмала надрессированный тьмойдействовать взглядом особогоблеска,я наблюдаю тебя молодой,то есть не в фокусе, то есть не резко,
то есть вовсю вечереет, покагусто клубится роскошная старость.Я бы сказал, что плывут облака,только для этого слов не осталось.Кто нас за локти разбудит с утра?
Кто поцелует и нежно состарит?Ты некрасива, поскольку прекра —сна ни в одном – ни в зелёном,ни в карем.
«Кошка с длинными ресницами…»
Кошка с длинными ресницами.Синий лунный свет.Жизнь тем более случится,если нас здесь нет.
Заскрипит в замёрзшей лужепрошлая трава,и никто не обнаружит,как шумит сова.
Кошка умывает лапкамиузкое лицо,и блестит в углу под лавкойженское кольцо.
У запруды стонет в водусом своих усов,он подводную погодупредсказать готов.
Чересчур одновременнозамолчало всё.Лишь колодец постепеннопьёт своё питьё.
Звёзд пшеничные предметыкое-как видны,потому что скорость светамедленнее тьмы.
Не туман, а подходящийдля тумана дым,даже слишком настоящий,чтобы стать седым.
И кусты стоят по поясв ледяной росе,и вдали грохочет поезд,где мы едем все.
Вдовцы
У мёртвых жён в карманах – только снег,и тот – из мелкорезаной бумаги.Их взгляд, ещё шуршащий возле век,уже лишён бинокулярной влаги.
Они теперь своим мужьям враги,хотя любимы этими мужьями.Им никогда не встать не с той ногив своей насквозь не оркестровой яме.
Зато им – петь пластами рыжих глини супесью смеяться до упада,и, раскатав картонки тонких спин,на них скользить по чернозёму ада,
где, сквозь себя просеивая грунт,навстречу к ним, движенья обнуляя,их дети нерождённые плывутсвоим неимоверным баттерфляем.
Плывут на запоздалую войнурождения, где воды, пусть немного,но отойдут грунтовыми во тьму,ведь схватка мёртвых – это схватки бога.
Что под землёю – тоже небеса,не столько очевидно, сколько важно.Там женщина уж если не оса,то птица в оперении бумажном.
И мы верны, то днём, то по ночам,то воя в ванной после мастурбаций,подземным ласточкам и девочкам-грачам,суглинистым синичкам… Если вкратце:
за то, что мы дышали без конца(пока их не было) налево и направо,они при встрече вырвут нам сердцаи улыбнутся, потому что правы.
«Вчера я подумал немного…»
Вчера я подумал немногои к мысли простейшей пришёл:в раю отдыхают от бога,поэтому там хорошо.
От веры в него отдыхают,от зелени жизни земной,где ангелы, как вертухаи,всё время стоят за спиной.
От ярости бога, от страха,от света божественной тьмы,от вспаханной похоти паха,от суммы сумы и тюрьмы.
От ревности бога, от боли,от ста двадцати пяти граммотменно поваренной солидля незаживающих ран
И снова – от веры, от веры,от сладкой её пустоты,от ветхозаветной химеры,с которой химичат попы.
От яблони в синей извёстке.От снега на тёмной сосне.От плотника с женской причёской,от плоти его на кресте.
От «око за око», от шока,что эти стихи на столележат с позволения бога,убившего нас на земле.
О, как он любил, спозаранкусклонившись над городом Ч.,зализывать кислую ранкуу птицы на правом плече…
«Смотрел TV…»
Смотрел TV. На фразе: «Форрест,беги…», – мне стало жутко, ведьтак за окошком хрустнул хворост,что это были пальцы ведьм.
Они в свои играют игры,с сосны облизывая клей,чтоб та себе под ногти иглымогла вогнать… – ан нет ногтей,
а есть твои сухие руки,уже артритные на треть,ты ими утром слой старухис лица пытаешься стереть.