Горячка его продолжалась безпрерывно цѣлые три дни, и симъ временемъ Франкъ и ея дѣти, а особливо Долли, имѣющая уже отъ роду около 18 лѣтѣ, ходили около его съ великимъ стараніемъ. Наконецъ въ 4 день Рихардъ уснулъ, и послѣ самаго сильнаго поту болѣзнь его кончилась.
Хотя былъ онъ еще и весьма слабъ, но поднялся, и облокотясь на столъ, сѣлъ въ комнатѣ своихъ хозяевъ, которая была у нихъ какъ столовою, такъ равно кухнею и кладовою. Въ то время, когда онъ, углубившись въ свои мысли, разсуждалъ о своемъ нещастіи, то помѣшалъ ему въ томъ услышанной имъ весьма сильной хохотъ и громкія рѣчи. Одна изъ тѣхъ женщинъ, кои называются цыганками, держала Доллину руку и предсказывала ей скорое замужство, богатую и долговременную жизнь, великое число прекрасныхъ дѣтей, здоровье, веселье и всякое щастье. Молодая дѣвушка, утѣшался будущимъ своимъ благополучіемъ, была отъ радости внѣ себя; а ворожея, чтобъ утвердить ее въ сказанномъ ею, обѣщала ей къ тому и еще многія другія пріятныя приключенія. Миссъ Доллія входитъ и разсказываетъ о своемъ будущемъ щастіи ея матери. Цыганка слѣдуетъ за нею подъ тѣмъ видомъ, будто бы получить обѣщанную ей кринку свѣжаго масла и чашку молока. Она была женщина высокаго роста, имѣющая у себя смуглое лице, острыя и прекрасные глаза, Римской и привлекательной видъ. Рихардъ, будучи пораженъ онымъ съ самаго перваго взгляда, вышелъ изъ своей задумчивости для того только, чтобъ ее разглядѣть; да и сама она, посмотрѣвъ на, него нѣсколько времени съ ласковымъ видомъ, и не много помолчавши, подошла къ нему и сказала.
— Эхъ, эхъ, эхъ, прекрасной молодецъ! что-то ты здѣсь дѣлаешь?
При сей рѣчи Рихардъ, которой болѣе всего старался, чтобъ кто объ немъ не свѣдалъ, подумавъ, что она его узнала, покраснѣлъ.
— Да знаешь ли ты голубушка, кто я таковъ? — сказалъ онъ ей съ безпокойнымъ видомъ.
— Можетъ быть, — отвѣтствовала она ему: — ибо самое ремесло мое состоитъ въ познаніи людей; да и случается весьма часто, что вѣдаю я объ нѣсколькихъ изъ нихъ столько, сколько неизвѣстно и имъ самимъ. Однако пожалуй не безпокойся; ибо не люблю я измѣнять никому, наипаче же хорошимъ молодымъ людямъ, напротивъ же того служу я имъ съ великою охотою.
Тогда Рихардъ, ухватя ее за руку и отведя къ сторонѣ, сказалъ:
— Пожалуй, добрая женщина, увѣдомь меня, подлинно ли ты меня знаешь?
— Конечно знаю, или сочти ты меня за самую неразумѣющую своего дѣла ворожею, — отвѣчала цыганка.
— Естьли только ты колдунья, — отвѣчалъ онъ ей, — то нѣтъ причины опасаться мнѣ твоего знанія; почему и не хочу я ни о чемъ у тебя спрашивать.
— Экой недовѣрчивой! — сказала ему цыганка: — такъ по этому весьма ты науку мою презираешь; да и знаю я навѣрно, что вселились въ тебя эти мысли въ Оксфортскомъ Университетѣ.
— Въ Оксфортскомъ университетѣ! — перервалъ онъ съ торопливостію рѣчь ея; — съ чего ты, сударыня, говоришь это? Не-то сказалъ тебѣ о томъ Бюттофской Священникъ?
— Мнѣ право никто ничего не сказывалъ, — подхватила угадчица. — Но естьли будешь ты ко мнѣ не столь недовѣрчивъ, и станешь со мною обходиться поласковѣе, то въ скоромъ времени и узнаемъ мы столько, сколько ни Воодстокской Священникъ, ни Бютторфской Духовной, ни даже все Англинское духовенство не вѣдаютъ. Выдемъ отсюда вонъ, я сядемъ подъ сіе дерево.
Рихардъ въ томъ ей повиновался; да и сѣли они оба подъ онымъ, а по томъ и сказала она ему, чтобъ подалъ онѣ ей свою руку.
— Да что можешь ты зазнать по ней? — сказалъ онъ ей съ досадою, ибо подозрѣвалъ онъ Бютторфскаго Священника въ томъ, что говорилъ онъ объ немъ при сей женщинѣ что нибудь.
— Очень много, — отвѣчала ему цыганка; — ибо по рукѣ, по глазамъ и по лбу твоему могу я читать столь же легко, будто по книгѣ.
Рихардъ, пожавши своими плечами, сказалъ ей:
— Можетъ бишь слышали вы обо мнѣ отъ кого нибудь то, что приписываете одному вашему знанію. Впрочемъ же увѣренъ я точно, что наука ваша есть самая пустая; почему и не надѣюсь слышать отъ васъ ничего такого, чтобъ было достойно какого нибудь вѣроятія.