Уже время разрѣшенія моего настало; а тогда-то и родила я, любезной мой Рихардъ, тебя. А какъ изъ всѣхъ пріятелей нашего дому остался одинъ только тамошній Банкеръ Г. Стерлокъ, съ которымъ была я знакома, и которой былъ извѣстенъ о моихъ приключеніяхъ: то онѣ тебя и крестилъ, а два Сиръ Патрикова друга и засвидѣтельствовали твое крещеніе въ приходѣ Св. Павла; да и старалась я всѣми моими силами, чтобы было признано оное дѣйствительнымъ. Ты былъ отосланъ къ живущей въ Бакваѣ кормилицѣ, а оттуда въ Сутамъ, гдѣ получилъ ты первое ученіе въ домѣ честной вдовы, называемой Мистрисъ Галленою. Хотя и старательно скрывала я, кто былъ ты таковъ; но славная твоя въ Англіи, а наипаче въ Ирландіи, фамилія, была всѣмъ извѣстна. но какъ приписывалась она многимъ другимъ рожденнымъ въ Обертонскомъ уѣздѣ юношамъ, то чрезъ оную и не можно было никакъ тебя узнать; а сія предосторожность Г. Стерлока и отдаляла могущее въ предбудущія времена произойти о рожденіи твоемъ всякое сомнѣніе. А какъ въ семействѣ нашемъ и отца твоего было очень много наслѣдниковъ, то и не могъ ты надѣяться лучшей судьбины. Но я совсѣмъ уповала на будущее время; а чтобъ воспрепятствовать ябедникамъ, чрезъ которыхъ могъ бы ты лишишься своего щастія, то и старалась я всѣми своими силами, чтобы никто не зналъ о твоей и о моей судьбинѣ.
Искупивъ для тебя все потребное, препоручила какъ тебя, такъ и маленькое мое имѣніе Г. Стерлоку, и объявивъ ему о моемъ намѣреніи и о мѣстѣ моего пребыванія, отплыла я во Францію въ мужскомъ платьѣ.
Я долго странствовала по различнымъ приморскимъ сего государства городамъ, не останавливаяся въ оныхъ. Наконецъ понравилось мнѣ положеніе Тулузы, въ которомъ и основала я мое жилище. Языкъ и обыкновеніе сей страны учинилося мнѣ совершенно знакомы, и тогда-то, любезной мой Рихардъ, видѣвши ежедневно веселой и ласковой народъ, живучи между онаго, не видя на себѣ оковъ, и будучи совершенно вольною, но имѣя у себя Англинскіе предразсудки, спрашивала я самое себя: Франція ли была общимъ пристанищемъ къ утѣхамъ всѣхъ пріѣжжающихъ въ оную чужестранцовъ или стенящій подъ бременемъ принужденія (которое онъ тщательно скрываетъ) народъ, по нѣкоему тайному побужденію, смѣется и пляшетъ для увеселенія гостей своихъ цѣлой годъ?
Я любила веселіе, которое было для меня весьма нужно, и будучи принужденною къ побѣгу, не познакомилась еще особливымъ образомъ ни съ кѣмъ; ибо вѣтренность Французовъ чрезвычайно меня устрашала. Мнѣ неприлично было дружиться съ мущинами, обхожденіе же съ женщинами было для меня непріятно, почему я вдалася я во всѣ извѣстныя тебѣ шалости, да и стала держать у себя какъ собакѣ, такъ и лошадей. Но какъ примѣтила я наконецъ, что отъ сей убыточной охоты могу я скоро расточить посредственное мое имѣніе: то и стала упражняться въ художествахъ, въ чтеніи книгѣ, въ сообществѣ ученыхъ людей и въ хожденіи на зрѣлища; а въ семъ то новомъ родѣ жизни и захотѣлося мнѣ побывать въ Парижѣ. Да хотя живущій въ сей столицѣ народѣ и показался мнѣ болѣе разточительнымъ, но отнюдь не такъ веселымъ, какъ въ Тулузѣ. Со всемъ тѣмъ нашла я въ оной все то, что могло льстить моимъ склонностямъ; ибо поутру ходила я въ Академію для тѣлесныхъ упражненій, послѣ обѣда занималась отвлеченными науками, а оставшуюся часть дня проводила уже на позорищахъ, возвращалась домой и отъ понесеннаго труда засыпала весьма крѣпко, что и сдѣлалось для меня необходимымъ. Тогда-то приняла я на себя названіе Сентра, которое и сохранила до самаго сего времени.
Хотя въ посѣщаемыхъ мною Академіяхъ и видала, я многихъ молодыхъ моихъ соотечественниковъ, но я имъ въ томъ, что была Англичанка, отнюдь не открывалась; для того чтобъ можно было мнѣ узнать ихъ способнѣе; по Тулузскому же моему выговору и почитали они меня нѣсколько за Гасконскаго дворянина, почему и обходились со мною гораздо холодно и презрительно. Они думали обо мнѣ какъ о Французѣ; а я почитала ихъ за такихъ, которыхъ бы, укротя ихъ нравы и исправя жестокіе предразсудки противъ всего человѣчества, можно было передѣлать въ людей, безъ сего же средства почитала я ихъ несносными. А какъ не думала они, чтобъ знала я ихъ языкъ, то и услышала, что смѣялись они надъ однимъ ихъ товарищемъ въ упражненіи такъ язвительно и съ такою невоздержностію, что захотѣлось мнѣ съ онымъ познакомиться; для того что упрекали они его въ таковыхъ поступкахъ, которые бы всякой разумной человѣкъ почелъ за доброе въ себѣ качество. Онъ былъ скроменъ, тихъ, честенъ и благороденъ даже до того, что старался быть въ дружбѣ съ тѣми Французами, которые принимали его благосклонно, или оказали ему нѣкоторыя небольшія услуги; да и говорилъ, что не должно оскорблять въ его отечествѣ такой народъ, которой не оскорбляетъ никого, и что самъ онъ не видитъ довольной причины, за чтобъ его не почитать. Товарищи его, не могши исправить его мыслей совсѣмъ его бросили, почему и остался онъ только со мною. Сей человѣкѣ назывался Эстеваномъ, и былъ Галличанинъ. А когда я къ нему подошедъ зачала говорить съ нимъ очень чисто по Англински, то и былъ онъ тѣмъ совершенно удивленъ. Тогда объявила я ему, что былъ я его соотечественникъ и согласенъ съ его мыслями. По семъ открытіи сдѣлались мы съ нимъ друзьями, да и будемъ оными во весь нашъ вѣкъ; ибо не видала я столь кроткаго, справедливаго и чувствительнаго человѣка, каковъ былъ онъ. Я хотя и могла бы разсказать тебѣ, сынъ мой, о многихъ хорошихъ его качествахъ; но ты самъ, когда будешь съ нимъ знакомь, узнаешь о нихъ гораздо больше. Онъ уже сдѣлалъ тебѣ нѣкоторыя одолженія, а когда ты его увидишь, то и узнаешь, что лице его конечно тебѣ не незнакомо.