— Встань, — сказалъ онъ мнѣ; — пожалуй встань! Я почиталъ тебя мущиною, но ты теперь плачешь…
— Я отнюдь не мущина, Милордъ!..
— Такъ чтожъ ты, развѣ дьяволъ?..
— Какъ, — подхватила я, почти задыхаясь отъ множества слезъ моихъ, — не уже ли не припомните вы лица моего, и сердце ваше не чувствуетъ ничего въ то самое время, когда мое почти совсѣмъ разрывается?..
— Что мѣлешь ты за чепуху о лицѣ и сердцѣ? Какъ уже вижу я, что ты не Мущина, то какуюжъ имѣю я связь съ женщиною?..
— Кровь, Милордѣ! — вскричала… — Нещастная Ревекка… — Я не смогла окончить…
— Ревекка! — сказалъ братъ мой; — сестра моя Ревекка!
Онъ не могъ болѣе уже говорить, но упалъ на свои кресла. Тогда взяла я его за руки и орошала ихъ моими слезами; а онъ, взирая на меня съ видомъ удивленія и съ отверстыми устами, казался быть лишеннымъ всякаго движенія.
Но вдругъ онѣ всталъ, и толкнувъ меня на стулъ:
— Садись, — сказалъ онъ мнѣ; — я не хочу, чтобъ заставляла ты меня плакать… Ты сестра моя Ребекка! да гдѣжъ ты была? откуда пришла ты сюда глупинькая?
Братъ мой былъ уже смягченъ, что я и примѣтила.
— Выслушай меня, Милордъ! — сказала я ему, становясь предъ нимъ паки на колѣни: — обѣщайте мнѣ простить меня во всѣхъ моихъ проступкахъ и помогите получить то же самое отъ сестры моей отъ Милади Милфонты, отъ милади Эттерсти, отъ брата моего, и словомъ отъ всѣхъ нашихъ родственниковъ.
— Встань, еще я тебѣ повторяю; пожалуй встань, — сказалъ онъ мнѣ съ нѣкоторою досадою; — тебѣ не должно столько предъ сими людьми унижаться: ибо хотя и много надѣлала ты дурачествъ, но и всѣ мы, начиная съ самаго меня, подвержены другимъ пороками. Линконской Епископъ много думаетъ пустаго и забродчивъ, Лади Геатморъ слишкомъ задумчива; зятевья мои дураки, а дочери бѣшеныя, которыхъ должно-бы было посадить въ Бедламѣ. И такъ должно тебѣ съ сими чудными людьми поступать гораздо вольнѣе; ибо хотя знаю я тебя еще и не много, но уже предпочитаю предъ всѣми ими. Ты, назывался Сентріемъ, былъ такой Капитанъ, которой служилъ отечеству своему очень хорошо, спасъ записную мою книжку, а можетъ быть и самую жизнь; почему хотя и не льзя назвать тебя самою цѣломудренною женщиною, но по крайней мѣрѣ была ты храбрымъ и честнымъ мущиною.
Будучи утѣшена толикими снизходительными словами, разсказала я ему всѣ мои приключенія, которыя и слушалъ онъ со вниманіемъ. Когда же дошла я до твоего рожденія, то и сказалъ онъ:
— Такъ былъ у тебя сынъ? Живъ ли онъ теперь, и доброй ли малой?
Изъ сихъ вопросовъ заключила я все хорошее, и продолжала повѣствованіе мое съ крайнею довѣренностію. Когда же я оное кончила, то и сказалъ онъ мнѣ:
— Я слушалъ рѣчи твои, Ревекка, съ пріятностію, чемъ и весьма ты меня удовольствовала и увеселила.
— Нутко Милорды, любезные мои зятья! такъ лишился я еще не всего на свѣтѣ, а имѣю у себя такой предметъ, къ которому долженъ я быть привязанъ по естественнымъ законамъ и по самому разуму.
— Я откроюсь тебѣ Ревекка, — продолжалъ онъ, — что по смерти моего сына весьма я недоволенъ моими дочерями и ихъ мужьями. Эти люди почитаютъ уже все мое имѣніе своимъ; думаютъ, что долженъ я быть у нихъ управителемъ, и даже выходятъ изъ предѣловъ самой благопристойности. Съ того времени, какъ Лади Геатморъ лишилась дѣтей своихъ, не имѣютъ они ни малаго къ ней уваженія; а съ братомъ нашимъ, Лянконскимъ Епископомъ, поступаютъ они и еще того хуже. Онъ хотѣлъ было вывесть ихъ изъ сего заблужденія нѣкоторыми доказательствами, но они, назвавъ его педантомъ, привели въ бѣшенство. Я ощастливлю твоего сына, любезная моя Ревекка, поѣжжай къ нему, ступай къ своему дѣлу и не показывайся здѣсь, доколѣ не приберу я къ себѣ помощниковъ.
Выговоривъ сіе, онъ меня обнялъ, и показывая видъ меня отпустить, удержалъ еще у себя.
— Подожди еще не много, и скажи мнѣ, не имѣетъ ли сынъ твой сей проклятой Ирландской крови?..
Я ему отвѣчала такъ, что былъ онъ тѣмъ доволенъ…
— Положись на меня, — присовокупилъ онъ: — я исправлю его такъ, что не останется у него даже самаго его прозвища. Да пожалуй, другъ мой, ни о чемъ ему не сказывай, какъ еще о себѣ не знаетъ онъ ничего, то и, оставь его въ семъ невѣденіи: ибо какъ онъ еще очень молодъ, то по лѣтамъ своимъ можетъ проболтаться, и нимъ весьма нужно содержать сіе въ тайнѣ. Мы имѣемъ теперь дѣло съ придворными людьми, которыя происками и хитростьми своими могли бы намъ помѣшать. Прости, моя Ревекка! пиши ко мнѣ о себѣ, я же увѣдомлю тебя тотчасъ, когда надобно будетъ тебѣ сюда пріѣхать.
Я возвратилась тогда къ Мистрисъ Бюлбокѣ, отъ которой и поѣхали мы съ тобою въ Графство Суссекское, а изъ онаго въ Кингарею. Какъ нужно мнѣ было познакомиться съ Мистрисъ Бровною, то подружилася я съ Г. Жакманомъ, которой очень скоро ввелъ меня и въ замокъ, гдѣ хотя мы и увидѣли исканье Сиръ Архибалдово въ Миссъ Доротеѣ и малые его успѣхи надъ ея сердцемъ, но какъ обѣ фамиліи старались въ пользу сего Кавалера, да и самъ онъ былъ недуренъ: то Миссъ Доротея и могла бы наконецъ склониться на его сторону. Въ слѣдствіе чего, приведя тебя въ Замокъ въ Гальскомъ платьѣ, и хотѣла я, чтобъ ты съ нею свыкся, и естьлибъ востребовала того нужда, ей открылся. Тогда-то бы объявила я о тебѣ, кто ты таковъ и о нарочитомъ умѣніи, которое ты получить можешь; почему и отнюдь бы не сомнѣвалась, чтобъ не согласилися они предпочесть тебя со всемъ великимъ его богатствомъ Баронету, которой однако же и самъ не заставилъ насъ спорить съ нимъ въ сердцѣ его любовницы; ибо впустился онъ въ вѣтреность и распутство. Я примѣтила, что глядѣлъ онъ на тебя страстными глазами съ самаго перваго дня явленія нашего въ замкѣ, хвалилъ меня въ глаза и навязывался на шею; однимъ словомъ, что онъ для меня ни дѣлалъ, не согласовалося ни съ нравомъ нашего народа, ни съ самою истинною.