Прошел месяц. Соджон часто удавалось поесть, но иногда приходилось и голодать. По ночам вместо звуков сна или храпа тишину общежития нарушали звуки перелистываемых страниц учебников. Слова, висящие на стене перед столом, отпечатались на подкорке. Но ты не гений – и, зная это, ты смеешь думать о сне?
Соджон молча слушала все курсы. Она сосредоточила все силы на том, чтобы слова преподавателей откладывались у нее в голове. Девушка изначально понимала, что у нее нет другого выбора, кроме как жить здесь в соответствии с местными порядками, но не представляла, насколько они суровы.
– Ну вот, теперь мы знаем, как следует проводить занятия, – смеялись преподаватели над изможденными учениками. – Смотри-ка, поморишь голодом – и вот они уже нас слушают… В начале каждого курса так: только применив подобные меры, удается всех образумить, а по-хорошему никто не слушается.
После занятий наступало время ужина, теста – еды, если ты сдал, или голода, если провалился, – и так заканчивался день. Когда Соджон оставалась без еды и возвращалась голодной в комнату, ее ноги были будто закованы в кандалы, а позвоночник ломило, стоило ей лечь на кровать. Тогда она сворачивалась в клубок и плакала. Если ей казалось, что ее всхлипы становились слишком громкими, она еще больше сжималась, как бы пытаясь уменьшить и свое тело, и все свое существо. С каждым всхлипом, вырывавшимся из ее горла, согнутый позвоночник поднимался и опускался.
Казалось, миру внезапно пришел конец. Как такое могло случиться с ней – она же добросовестно и честно жила, а тут… обвинение в хищении средств и убийстве! Но что было бы, не приди она в Академию? Толпа глазеющих на нее зевак, звуки сирены полицейской машины, полицейские, хватающие ее, руки в наручниках, а в конце – тюрьма… В тюрьме весь мир погружается во тьму и отдаляется, а отчаяние сменяется бессилием. Проснувшись среди ночи в тюремной камере, снова вряд ли заснешь. И тогда, сжавшись в комок, упершись в холодную стену, горько заплачешь. И тело будет пронизывать бессилие, поднимаясь от пят до макушки. Однажды ты поймешь, что и на гнев у тебя больше нет сил, и спрячешь его глубоко под пожелтевшей кожей…
Соджон покачала головой. Все-таки у нее и правда не было другого выбора, кроме как прийти сюда.
Ей все еще было любопытно, что же произошло за это время во внешнем мире. Может, она объявлена в розыск по всей стране… Но ведь Ли Джинук сказал, что со всем разберется. Как он собирался это сделать? Что ж, теперь она не могла этого узнать. У нее забрали телефон – с Джинуком не связаться.
Что ж теперь делать-то? Нужно было сосредоточиться на этом. «Учебный план рассчитан на один год. И этого места по официальной версии не существует, а значит, в течение года мы отгорожены от всего, что происходит снаружи. Поэтому было бы опрометчиво пытаться сбежать отсюда». Лучше уж потихоньку все как следует обдумать, находясь здесь. Ни в коем случае нельзя допустить того, чтобы, как тех трех учениц, ее утащили отсюда в неизвестном направлении и она исчезла бы без следа. Да, сейчас лучше думать только об этом: как остаться в живых. Остальное – потом.
Вероятно, Соджон была не единственной, кого посещали подобные мысли. Со временем взгляды учеников менялись. Когда только пришли в Академию, они чувствовали облегчение – наконец-то в безопасности! Да и помещения Академии были такими шикарными, что приносили только радостные мысли и впечатления. Но теперь все изменилось. Теперь все осознавали, что это место – безрадостная арена, на которой разворачивается их борьба за выживание. Голод, которым их дрессировали, быстро дал это понять.
В тот день Соджон возвращалась в комнату, оставшись без еды. Ее тело было как губка, набравшая воды, – тяжелое и вздувшееся от голода. Пошатываясь и не видя ничего перед собой, она столкнулась с тележкой, которую катила перед собой уборщица, Ким Бокхи.
– Ой, девушка, вы в порядке? – спросила та, подхватив Соджон. От столкновения швабра с тележки упала на пол.
– Д-да… – Соджон на автомате подхватила упавшую швабру. Протягивая ее уборщице, она взглянула в ее лицо и вскрикнула от неожиданности. – Ой, это вы?!
– Что?.. – Ким Бокхи внимательно посмотрела на нее.
– А-а, простите… Я перепутала вас с одной знакомой.
От голода, видимо, уже мерещится всякое…
– Всё в порядке. Наверное, кто-то из ваших близких похож на меня?
– Да… Женщина, которая очень хорошо ко мне относилась; заботилась, как мать…
На мгновение на лице Соджон промелькнули тоска и печаль. Ким Бокхи с сочувствием посмотрела на нее, и от этого взгляда девушка разрыдалась. Удивившись, уборщица взяла Хан Соджон за руку.