– Иди за мной, только тихо! – Толкая тележку, она пошла в конец коридора к помещениям, где размещались кладовые.
Хан Соджон оглянулась, чтобы убедиться, что за ней никто не следит, и вслед за Ким Бохи вошла в комнату отдыха персонала. На полу было расстелено одеяло с подогревом, у стены стояла вешалка, на ней – пара курток. Кроме этого, в комнате был маленький телевизор, и всё. Ким Бокхи убедилась, что снаружи никого нет, и закрыла дверь. После этого она достала из кармана пакетик молока и протянула Соджон.
– На вот, выпей.
Взяв из ее рук этот пакетик, Соджон снова заплакала. Не от голода. От усталости. И тело, и душа ее были измождены. Нет, и не от усталости. От одиночества. В общем, она и сама не знала почему и на любую причину говорила себе: «Нет, не в этом дело!»
Соджон удивилась сама себе; это было ей несвойственно – расплакаться навзрыд перед совершенно незнакомым человеком. Но слезы не останавливались. Если подумать, после инцидента с Ким Хёнсу она плакала перед кем-то впервые – и это несмотря на все то, что с ней произошло за это время. Все из-за этого маленького жеста доброты со стороны Ким Бокхи, которая заставила вспомнить ее о близком человеке…
Проплакав некоторое время и успокоившись, Соджон затуманенным взглядом посмотрела на швабру перед собой.
– Тетушка…
– Что такое?
– Можно… можно я иногда буду приходить вам помогать? Я хорошо убираюсь!
Это была правда. Она отлично орудовала шваброй. Ким Бокхи на это ничего не ответила и напомнила про молоко – мол, выпей сначала. Соджон улыбнулась заплаканным лицом и выпила молоко. Она вспомнила о том, как занималась уборкой. А вместе с этим вспомнила и своего отца, Хан Донсика…
В детстве они с отцом переезжали с места на место, подолгу нигде не задерживаясь – максимум год, полгода, а то и вовсе три месяца. После поступления в начальную школу за четыре года они переехали шесть раз; случалось и такое, что Соджон сменяла одну школу на другую, не успев проучиться и дня.
Они никогда не знали, когда им придется снова срываться с только обжитого места, и потому никто не сдал бы им даже самую крохотную комнатку в полуподвальном помещении. Сначала подолгу останавливались в мотелях, но примерно через два года задержались в небольшой гостинице.
Хан Донсик оставлял Соджон в гостинице, а сам все время гонялся за некими людьми, которых ему якобы во что бы ни стало нужно разыскать и которые «разрушили его жизнь».
Хан Соджон проводила дни, сидя в комнате гостиницы с пожелтевшими обоями. Откуда-то доносились и въедались в мозг звуки капающей воды и шуршание тараканов и прочих насекомых, бегающих по стенам. Сквозь щели в комнату проникал холодный ветер. Маленькая Соджон сжималась в клубочек и тихонько плакала.
Постепенно она привыкла к такой жизни. Все время вертелась у стойки в лобби гостиницы, и, стоило только появиться уборщице, сообразительная девочка выхватывала у нее швабру и бежала мыть полы. Хозяева гостиницы не могли не заметить ее старания, да и жалко ее было, – и они усаживали ее за стол со всеми, когда наступало время обеда. Это, конечно, было лучше, чем давиться в одиночестве хлебом.
Тетушку она встретила в очередной гостинице на побережье в гавани Мукхо; обветшалое здание находилось на крутом склоне, и держала эту гостиницу женщина среднего возраста. Там они прожили около трех лет.
Переулок вел ввысь, к холму с маяком. Если сесть на краю холма, у обрыва, можно было увидеть море, простиравшееся насколько хватало глаз и, казалось, бесконечное. Оно всегда отчего-то было беспокойным – на поверхности играли волны, а над ней кружили чайки, тревожно крича. В туманные утра волны, набегая на берег, как будто заполняли собой все пустые пространства, оставшиеся после ухода ночной тьмы. Зимой на море падал снег, словно укрывая все тревоги.
Там Соджон жилось хорошо. Ее, старательную девчонку, всегда со рвением хватавшую швабру, тетушка – хозяйка гостиницы считала за дочь. Когда Хан Донсик, ходивший на судне, ловившем кальмаров, возвращался из очередного плавания и приносил домой связку моллюсков, тетушка готовила ей наваристый суп.
Бывало, что его плавания длились неделями. Как он говорил, вдали от побережья имелось место, которое кишело кальмарами. Ночью, включив сигнальный фонарь на судне, можно было увидеть, как они буквально роятся там.
Однажды отец попал в шторм. Высокие волны обрушились на судно, и, казалось, море вот-вот поглотит его. Так он рассказывал Соджон, вернувшись после недельного отсутствия, сидя перед лавкой «Счастье» чуть ниже гостиницы по склону. На столе перед ними стояла бутылка соджу, консервная банка с тунцом и лакомства для Соджон – сладкий хлеб и чипсы.