– Если ты отправишь эти фотографии, их могут увидеть твои знакомые! Твоя семья. Я могу показать их тут, чтобы… отомстить, типа. Ты сама себя подставишь. Будешь выглядеть так же отвратно, трахаясь с незнакомцем, это может испортить…
– Джон. Оглянись вокруг. Неужели, по-твоему, мне есть что терять?
После нескольких мгновений молчания он делает жест, который можно истолковать как крошечный кивок, а затем выходит на ледяной утренний воздух и идет через улицу к бару или клубу, где, как я полагаю, стоит его машина.
Меня трясет. Руки дрожат. Не могу поверить в то, что только что сделала. Теперь даже не знаю, кто я такая.
Три часа спустя я сижу в своей квартире, ем равиоли из банки, пытаюсь настроить спутниковые каналы и тут вижу, как к зданию подъезжает «Форд». Крупный мужчина в плаще с капюшоном просовывает что-то под дверь офиса. У меня замирает сердце. Когда машина отъезжает на достаточное расстояние, я сую ноги в тапочки и бегу к соседней двери. Вхожу в офис и хватаю с пола конверт из бурой бумаги.
Вернувшись в тепло своей квартиры, я сажусь на ненавистный клетчатый диван и раскладываю на журнальном столике хрустящие купюры из банкомата. Тысяча долларов. Боже мой. Не могу поверить, что у меня получилось. Я никогда не отправила бы эти фотографии. Он сумел бы раскусить мой блеф. А еще мог не отнестись к этому так спокойно, напасть на меня… или еще что похуже.
Больше я такого делать не буду. Наверное, вчера ночью у меня помутился рассудок. Клянусь себе, что никогда не сделаю ничего подобного.
Больше всего на свете мне хотелось бы, чтобы я сдержала обещание.
2
Анна
Семь месяцев спустя
На раскаленном асфальте у заправки с шипением превращаются в пар капли июльского дождя, и я чувствую – надвигается что-то нехорошее. Меня напрягает его молчание, дрожь в голосе во время нашего утреннего разговора. Почему он не отвечает на звонки?
Бородатый дальнобойщик ставит на стойку банку «Доктор Пеппер», и я нетерпеливо постукиваю ногой, потому что кассир заявляет, что сейчас пересменок, надо подождать, пока придет парень, работающий в вечернюю смену. Он мотает головой в сторону улицы, там стоит длинноволосый юнец, видимо тот самый сменщик, но не спешит заходить внутрь. Он тушит окурок своей «Винстон лайт» за холодильником и жует батончик, сидя под навесом на баллоне с пропаном и копаясь в телефоне.
– Вы что, шутите? – бормочу я.
Дальнобойщик не устраивает сцен. Просто кладет на прилавок пару баксов мелочью, поправляет бейсболку, закрывая лицо рукой, и бежит обратно к своей фуре.
Я смотрю на телефон. Сейчас пять минут шестого, а значит, парень с батончиком уже опоздал на работу, но у меня нет времени препираться. Возвращаю обратно вино и мини-пончики с сахарной пудрой, которые так любит Генри, и мчусь к машине.
Включаю зажигание. Грохот дождя по металлической крыше оглушает. Из глаз брызжут слезы, не знаю почему, просто я чувствую – что-то случилось. Не в его стиле не отвечать на звонки. Уж точно не целый день. Я снова тыкаю в иконку звонка под именем Генри. Гудки. Черт.
Мчусь по блестящему от воды двухполосному шоссе в сторону дома. Да, последнее время выдалось непростым. Генри потерял работу преподавателя. Я журналистка, мечусь между разными работами, но у нас все в порядке. Просто временные трудности, только и всего. Мы не банкроты. У нас есть перспективы. У него появилось больше времени на творчество, мы стали чаще проводить вечера вместе, устраивать совместные ужины. Все будет хорошо. Я прокручиваю в голове ободряющую речь, чтобы она была наготове, когда найду его.
Добравшись домой, я, вымокшая до нитки и запыхавшаяся, поднимаюсь по лестнице, перескакивая через ступеньку, распахиваю дверь и… ничего. Не знаю, чего я ожидала. На журнальном столике еще стоит пустая бутылка из-под вина, вчерашний карри навынос лежит в сальных коробках наверху мусорного ведра. Стоит такая тишина, что тиканье настенных часов пугает.
Я пытаюсь придумать хоть одну причину, по которой Генри не берет трубку. Их может найтись десяток. Он умер, потерял телефон, случайно поставил его на беззвучный режим. Иногда, когда Генри рисует, он выключает звук и вибрацию у мобильного, и я это понимаю.
Но все дело в том, как он выглядел перед тем, как утром я ушла на работу. Это не напоминало его обычную депрессию, к которой я уже привыкла за последние несколько месяцев. Тогда в его голосе звучала какая-то пустота. И не то чтобы он сказал нечто тревожащее, просто попрощался, но меня что-то насторожило.
Я проверяю каждую комнату и решаю, что он наверняка в «Платанах». Больше года назад его друг предложил снять там паршивую квартирку, которая вечно пустовала, и использовать ее как студию для рисования, поскольку у нас дома для его работ быстро закончилось место. Генри платит за нее гроши и проводит там бо`льшую часть времени с тех пор, как его уволили. Я твержу себе, что так и есть. Он воспользовался дождливым днем, надел наушники и погрузился в творчество. Мое чутье – просто паранойя.