«Милый мой Васенька,
Как ты там? Вот бы хоть одним глазком взглянуть на тебя, убедиться, что всё у тебя хорошо. Чувствую я, совсем скоро мы, наконец, свидимся.
Здесь меня уже давно ничего не держит, вот только духу не хватало самой всё закончить. Ты уж прости, что на этом свете так задержалась.
И ведь ладно бы, от меня какая-то польза была, так и её нет! Знал бы ты, мой хороший, сколько твоя мать людям крови попортила… Может и видеть меня не захотел бы.
Но только ничего я с собой поделать не могу. Как кого увижу – сразу как туман на глаза опускается, вроде порой и хотела бы доброе слово сказать, а язык не поворачивается. Обида берёт, что у них всё есть, а мне Бог ничего не оставил. Знать бы хоть, в чём я так перед ним провинилась.
А ты не расстраивайся, Васенька! Зато как умру – никто по мне и плакать не будет. Вот уж чего не хватало! Пусть себе живут и радуются, раз уж им судьба такая. А от меня и без этого достаточно натерпелись…»
Я отложила письмо, чувствуя, что продолжение чтения приведёт к сиреноподобным рыданиям в моём исполнении, а с этой миссией прекрасно справлялась и Марфа, ревевшая над другим письмом. И тогда я почувствовала, что где-то глубоко в моей душе живёт своя Елизавета Ивановна, чей голос сейчас еле слышен. Кто знает, насколько она окрепнет через много лет под тяжестью пережитого? Или мне наоборот повезёт, и она, прожив «долгую и счастливую жизнь», впадёт в мирную и здоровую спячку? Как бы то ни было, я надеюсь, мне хватит сил защитить её от одиночества и не дать обозлиться на весь мир. Быть может, у меня даже получится сделать свою Елизавету Ивановну счастливой.
Конец