Пустая голова носила меня по городу. И вынесла за него, к тому деревянному дому, в котором мы с ней все-таки были счастливы. Окна заколочены, все облезло… Видимо, дом подлежал сносу. И дощатая будка колодца сгнила, но бетонные кольца каменно белели. Воды я не увидел — она была завалена досками, битой посудой, хламом… Но метров пять глубины сохранилось.
Господи, как же Наталья могла жить, зная, что я ни за что мучаюсь на зоне?
По-моему, в любом человеке помимо осознанной жизни течет и тайная душевная жизнь. Нет, не подсознательная, а параллельная, о которой сам человек ничего не знает. Правда, иногда догадывается, потому что она изредка подает тайные и непонятные знаки. Как они, эти две жизни, совмещаются, как переплетаются?.. Может быть, одной, явной, руководит интеллект, а второй, тайной, командует совесть?
Что я сделал дальше, вы уже знаете. Никаких тайных движений души, а осмысленный поступок, подчиненный интеллекту и чувству мести. Бывшую жену я бросил в колодец. И прошу, гражданин следователь, не тратьте время, не делайте психиатрическую экспертизу.
Рябинин посмотрел на часы — исповедь длилась половину дня. Потрясла ли она его? Не очень, потому что за двадцать лет следственной работы слышал и не такое. Были две причины, которые всю эту историю утяжеляли. Прежде всего — юридическая квалификация действий Лучкина. Он снял шляпу, пригладил влажные, почти коричневые волосы, потер бледные небритые щеки и спросил:
— Гражданин следователь, что со мной будет?
— Вот думаю…
— Я не преступник.
— Нет, преступник — вы живого человека бросили в колодец.
— Но за что я отсидел восемь лет?!
— Вы отсидели не за это, а по ошибке.
— Что же! За одно и то же преступление я буду сидеть дважды? Это же идиотизм!
— Не спешите, Лучкин…
Была еще одна причина, которая сковывала энергию следователя, — жалость. Тихому простому парню выпала кривая судьба. Поди разберись: сам ли он виноват, сложилось ли так?
— Лучкин, я вас отпускаю и беру подписку о невыезде.
— Значит, не виновен?
— Лучкин, отпускаю я вас по иной причине.
— По какой?
— Вчера скончался ваш отец.
Человек воспринимает мир так: то, что есть, всегда было и всегда должно быть. Отец умер, прожив восемьдесят лет. Он всегда был, но его не стало. Уже двое суток лежал в морге. Жалость, горе… Но сперва, еще до понимания глубины горя, навалилось одиночество — первое, да не душевное, а физическое…
Родственников у нас не было. Отцовых друзей не осталось, все умерли — пришли лишь двое примерно его лет. Гроб некому нести: эти старички, я да Петр. И соседка-старушка, которая ухаживала за отцом. Она и похоронные дела оформляла.
После кладбища старушка отдала мне документы с ключами от квартиры и ушла домой. Отцовы сослуживцы тоже уехали. И никаких поминок.
— Здесь заночуешь? — спросил Петр, пройдясь по квартире отца как по музею.
— Пойдем домой, — решил я.
Домой… Но мой дом был теперь здесь. Дом ли? Здесь прошло только детство. Студентом я жил в общежитии, потом женился, потом сидел… Мой чужой дом.
Я походил по холлу, где стояли креслица, как в приемной у министра; обошел зал, похожий на озеро из-за голубого бескрайнего ковра и синих гардин на окнах; постоял в своей бывшей детской комнате, давно лишенной жизни; заглянул в мамину комнату, всю в диванах и ковриках; не миновал и кухни, вернее, столовой — миновал только кабинет отца, чтобы не сбивать ритм своего сердца. Я знал, что выгляжу спокойным, да я и был спокоен, потому что горе мое похоже на мину замедленного действия. Взорвется позже…
— Не квартира, а хоромы, — заключил Петр. — Теперь твои?
— По закону через шесть месяцев.
— Ты в жилконтору-то сходи, отметься.
— Надо к нотариусу.
Мы постояли молча. Петр решил:
— Положено помянуть.
— Пойдем, у нас и помянем.
Мы пошли в кочегарку, не пропуская ни одного гастронома.
Город необъятен. Этих двух людей, казалось, видели во всех районах и главным образом в местах скопления людей. Они выделялись.
Прежде всего, одинаковостью: лица разные, а похожи, как два одномастных бычка. Широкоплечи и крепкошеи. Июнь, тепло, но на них длинные пальто черной тонкой кожи и белые шарфы. И пахли одинаково: смесь одеколона с пивом.