— Подождем.
— Я уже вызвал труповозку, — заметил оперативник.
…Лучкин пригнулся к ее уху, что-то пошептал и улыбнулся, словно она ему ответила. Затем подсунул руку ей под голову, чтобы затылку стало мягче лежать…
— Товарищ следователь, надо осмотреть ее труп и уезжать, — подсказал оперативник.
— Капитан, на месте происшествия командует следователь.
— И что?
— Будем ждать! — почти рявкнул Рябинин голосом, которого у него никогда не было.
— Чего ждать?
— Того, чего вы не понимаете.
…Лучкин стал на колени и поцеловал Наталью в посиневшие губы — она никогда их не красила…
Александр АНДРЮХИН
ЖЕЛУДИН
Весной 1989 года небритый молодой человек лет тридцати в мятой фиолетовой куртке и разбухших от луж кроссовках угрюмо брел по размытой улице небольшого провинциального городка — родины двух известных вождей. Уныло перешагивая через лужи и с ненавистью озирая прохожих, он без особого изумления думал, что все великие идеи, способные потрясти планету, непременно рождаются в каких-то богом забытых захолустьях. Идеи могут ужиться или не ужиться среди людей, разлететься по земле семенами, дать, наконец, ростки или погибнуть; они могут преобразовать или перевернуть весь крещеный и некрещеный мир, но та дыра, в которой они зародились, так и останется навеки нетленной дырой.
Уже стемнело, но фонари еще не думали зажигаться. Ветер трепал рваные афиши на заборе и полусонно растаскивал мусор из перевернутых урн. Тяжелые обшарпанные здания центральных улиц давили на мозги, на шею, на позвоночник и тяжелым карнизом нависали над глазами в виде ресниц. И может быть поэтому на этом самом не очень веселом месте постоянно тянуло в сон. Удивительно сильно обаяние Обломова, вяло думал парень, перепрыгивая через бесконечные канавы и поминутно черпая из луж.
Вождь российского столбового дворянства уже почивал беспросыпным и далеко не сладким сном, но его духом был пропитан каждый камешек этого города, каждый гвоздик мемориальной доски. Никакие потрясения, упадки, возрождения не смогли разбудить предводителя столбового дворянства, и его гениальные симбирские идеи навсегда остались для нас неразгаданной тайной. Но с позиции сегодняшних дней вырисовывается довольно просветленный смысл его незабвенных возлежаний на диване: чем дольше ни к чему не притронешься, тем вероятней сохранишь для потомства хоть что-то.
Совершенно диаметрально противоположных взглядов придерживался другой российский вождь, неожиданно проснувшийся на радость мировому пролетариату, идеи которого до сегодняшнего дня живут и торжествуют и еще долго, вероятно, будут будоражить умы. Прав был Коржавин, думал молодой человек. «Нельзя в России никого будить!»
И снова невыносимо сладко слипались глаза. Сейчас бы плюнуть на все, да улечься с храпом поперек тротуара! Да уж очень свирепо оплеван тротуар. К тому же милиция, которая и есть типичное порождение революции, единственная, кто в этом городе не дремлет.
Кроме вождей российского дворянства и мирового пролетариата, в этом маленьком и сравнительно не крикливом городке родился еще один человек, которому только роковые обстоятельства помешали выйти в вожди, который в трудные для России дни заменил беспардонно храпевшего Обломова. Разумеется, это Керенский.
Но перед революционной братией это бывшее столбовое захолустье породило весь цвет российской литературы: Карамзина, Дмитриева, Языкова, Гончарова, Минаева… а также ряд лермонтовских персонажей. И конечно не случаен тот факт, что Чернышевский свою мастерскую Веры Павловны писал с натуры именно с симбирской артели, рождение которой было здесь таким же закономерным, как явление Христа на картине Иванова, иначе в каком еще уголке России могла возникнуть мысль о преображении православного уклада в общество цивилизованных кооператоров?
Странные вещи творятся на свете, думал невесело молодой человек, именно в таких дырах, из которых вообще не видно мира, и проявляется больше всего способностей перестроить мир.
Свернув в один из темных непролазных переулков и утонув по колено в каком-то белоснежном строительном хламе, парень остановился напротив невзрачного двухэтажного дома с единственным горящим окном на втором этаже. Он нашарил глазами медную вывеску и сквозь сумерки и совершенно неземные кренделя прочел:
Кооператив «Возрождение»