А как глубокомысленно и главное неожиданно ты спрогнозиролвал итоги выборов! Я просто тащусь!
А если сказать честно — надоело. Та власть тебе не нравилась, эта тебе не нравится. А что вообще тебе нравится? Возмущать общественность? Невелико геройство. Больше ты ни на что не способен. Газету завалили возмутительными письмами, и редакция была вынуждена дать трусливые извинения за твои стихи. Думаю, справедливо. Ты показываешь дурной пример бульварным журналистам. В конце концов, необузданность желтой прессы и развалит нашу страну. Запомни, дорогой: империи рушат не варвары — они всего лишь следствие, — империи рушит презрение граждан к собственной стране. Кстати, в этом дурацком заявлении, об исключении тебя из членов редколегии, твой Закадыкин подписался первым. Вот это я понимаю, друг!
— Дура! — взорвалась трубка. — Ты никогда ничего не понимала! Ты всегда была чужой бестолковой бабой!
— Достаточно! — перебила Зина. — Я не намерена все это выслушивать и после развода. Все! Кладу трубку. Мне завтра на работу. Это у вас, у поэтов, нет никаких забот — знай только пописывай стишки в блокнотик!
Трубка на том конце провода, прежде чем попасть на рычаг, звонко ударилась об автомат. Потом донеслись нервные короткие гудки, и Полежаева устало выдохнула: «Псих!»
Она выключила телевизор, и сердце ее сжалось от какого-то чудовищного предчувствия. Такого с ней еще не было. Пропадет он без меня, подумала она и неожиданно расплакалась.
В темной квартире громко тикал будильник и сопела четырехлетняя дочь. Промозглый ветер раздувал занавеску. Из облаков выкатывала луна. По идее, с ним ничего не должно случиться. Он безвредный. К тому же, Бог любит дураков, подумала Зинаида и достала из холодильника бутылку с бромом. «Господи, упаси его мятежную душу», — прошептала она и сделала три глотка.
— Да нет же, никуда он не уедет… Просто треплется», — сказала она вслух и содрогнулась от собственного голоса. Затем зябко поежилась и прошлепала в спальню.
На следующий день молодой человек уже к полудню подходил к желтому дому с чеканной вывеской кооператива «Возрождение». Он был тщательно выбрит, расчесан и благоухал туалетной водой. На нем была свежая рубашка и бежевая сумка через плечо, доверху набитая только что купленными блокнотами. Сегодня его уже не раздражали мутные лужи и перепаханные улицы.
Молодой человек легко перескочил через все ступени деревянного крыльца, скрипнувших под ним не столько доброжелательно, сколько недоуменно, и, широко распахнув дверь, влетел в затхлое здание с ядовитым запахом линолеума. И поскольку его никто не попытался остановить, через три секунды он уже был на втором этаже. Тем же широким жестом парень распахнул дверь кабинета, и вчерашний мужчина в белом халате стал торопливо прятать цветной журнал с красивыми женщинами.
— Ах, это вы? — улыбнулся директор натянуто, задвигая ящик стола, и молодому человеку снова подумалось, что он уже встречался с ним при каких-то неприятных обстоятельствах. — Неужели выписались? — всплеснул руками типчик и, раскрыв паспорт гостя, долго и тупо глядел на фотографию. Затем ошарашенно поднял глаза. — Так вы и есть Александр Полежаев?
Мужчина попробовал улыбнуться, но вместо улыбки получилась жалкая усмешка. Полежаев промолчал, а тип в белом халате задумчиво пожевал верхнюю губу. С минуту держалось неловкое молчание, и вдруг козлобородый оживился:
— Знаете, ваше последнее стихотворение «Свинарник» произвело на меня впечатление. Не слабо… Особенно… этот момент, где свинья обожает зловонную лужу, но к которой не может привыкнуть свинарка.
Директор неожиданно наклонился к парню и полушепотом произнес, обдавая его запахом гнилых зубов:
— Если б вы знали, Полежаев, как тесно переплетаются наши мысли.
И Полежаеву было неприятно, что его мысли переплетаются с мыслями этого типа.
— Ведь не позднее чем вчера, — продолжал козлобородый, — я прочел ваше стихотворение и внезапно подумал: а вдруг судьбе будет угодно распорядиться так, что автору этих строк понадобится помощь именно в моем кооперативе?
Полежаев никак не среагировал на его слова и, глядя на слащаво оттопыренную нижнюю губу, на жиденькую бородку, на маленькие непробиваемые глазки, с досадой отмечал, что весь облик этого человека — типичный эталон негодяя. Почему? Гость никак не мог сообразить и опять мучительно напрягал память: да где же он видел эту рогаткой пуганную физиономию?