— Жрите! — восклицал он. — Жрите за мое здоровье, свиньи!
Толпа взбесилась. Кое-где дрались, кого-то уже затаптывали, а козлобородый, вошедший в азарт, весело хохотал на кузове «ЗИЛа».
С Полежаевым что-то произошло. Расшвыряв по пути людей, он запрыгнул на высокое крыльцо административного домика и истошно закричал:
— Сто-о-ойте!
Его крик был таким пронзительным, что вся эта неуправляемая свиноподобная масса замерла и повернула к нему головы. Воцарилась жуткая тишина.
Полежаев, не ожидавший, что прикует к себе внимание всего этого сброда, растерялся. С минуту он молча смотрел на толпу и тяжело дышал, затем взял себя в руки.
— Слушайте! — звонко воскликнул он. — Вы же люди! Где ваше человеческое достоинство? Посмотрите на себя со стороны! Это отвратительно…
Полежаев перевел дыхание и указал пальцем на Хвостова.
— Он купил ваше человеческое достоинство! Купил за горстку свинячьего корма. Только он заботится не о вас! Ему наплевать на вас! Ему хочется властвовать.
Толпа смотрела на поэта тупо и безмолвно, и было непонятно, осмысливает она слова оратора или наоборот? Наконец и Хвостов, оправившись от ошеломления, медленно выпрямился и вдруг визгливо вскрикнул, указав пальцем на поэта:
— Вот он! Один из ваших врагов!
Третий звериный рев перекрыл все предыдущие и сотряс рощу в радиусе километра. Сумасшедшая толпа дико ринулась на оратора.
Звезды посыпались из глаз поэта. Он тупо ощутил, как полетело его бедное тело в толпу, словно в бушующее море, как понесла его злобная стихия кулаков и ног, точно смытого с палубы пловца. Он чувствовал, как крошатся зубы, трещат суставы и ломаются ребра, а стихия продолжала его швырять с размаху то об обшивку днища, то о бетонные сваи…
Полежаев очнулся в бинтах на жесткой кушетке и первое, что увидел, открыв глаза, склонившуюся над ним физиономию козлобородого.
— Здорово они вас уделали, — произнес он сочувственно. — Звери! Что ни говорите, неуправляемая толпа! Только мое магическое влияние спасло вашу жизнь. Любят они меня, черти!
Полежаев не чувствовал тела и не мог отвечать, потому что на челюсть была наложена шина.
— Да… — задумчиво вздохнул козлобородый, — эти архаровцы пойдут за меня в огонь и в воду. Не сомневайтесь! Вот что может сделать какая-то горсточка желудей. Ради нее они даже отдали свои квартиры. В ЖКО также сидят мои люди, так что, будьте уверены, их квартиры не уйдут чужому дяде. А как они вам в роли боевиков? — расхохотался козлобородый.
Полежаев зажмурил глаза, и ему захотелось потерять сознание или провалиться в преисподнюю, лишь бы не видеть и не слышать этого человека. И словно уловив безрадостные мысли поэта, Хвостов притворно вздохнул:
— Ничего-ничего… Терпите. Сами виноваты.
Через минуту в комнату вошел тот самый угрюмый старик, пахнувший пивной бочкой, и что-то шепнул патрону на ухо.
— Весьма вовремя! — воскликнул Хвостов. — Ведите ее сюда! Прямо сюда, в лазарет.
Вошла Наташа, сопровождаемая здоровенным парнем. Увидев перевязанного поэта, она побледнела.
— Ну что, милая? — произнес Хвостов ласково. — Ослушалась меня? Не вколола третий укол? Пожалела живого классика?
— Нет-нет, — залепетала Наташа, — я колола… Я всем колола и ему вколола. Спросите у него самого.
— Знаем такие штучки, — оскалился Хвостов, — глюкозу ты ему вколола, а не «желудин»!
— Не может быть! — продолжала дрожать Наташа. — Я хорошо помню…
— Вот видишь, чем кончается ослушание? — перебил козлобородый. — Переломанными костями! Он должен сейчас наслаждаться жизнью и прихрюкивать от удовольствия!
Наташа заплакала.
— Может, я перепутала шприцы, но поверьте, не специально. Видит Бог, что не специально. Простите…
Наташа опустилась на колени, но ее грубо подняли.
Старик в черной робе молча принес коробочку со шприцами и тарелку желудей.
— Вы говорили, что человеческая воля устоит перед чем угодно? — промурлыкал Хвостов, сверкнув очками на поэта. — Демонстрирую специально для вас!
Истерически визжащей Наташе закрутили руки и, закатав рукав, всадили в вену иглу. Наташа утихла. С минуту была не в себе. Взгляд ее сделался туманным, тупым, он стал сумасшедше блуждать по комнате и вдруг наткнулся на тарелку с желудями. Зрачки девушки расширились до невероятных размеров. Она вырвалась из рук здоровяка и жадно набросилась на тарелку. Было жутко смотреть, как она со стоном пожирала свинячью пищу прямо с кожурой. Отпав от пустой тарелки, она хищно обвела глазами лазарет, и Полежаев не узнал ее лица. Это была морда ненасытной куницы.